─ Эх, эх, ─ соображая, он почмокал губами. ─ Верно заметил мудрец: чего хочет женщина, того хочет Бог. Отнесите юношу в мое купе. Он, похоже, на фатальном исходе. Остальную рать, пусть расселят в четвертом вагоне.
Начальник поезда живо написал записку, отдал ее сестре, она бросилась профессору на шею, стала целовать. Он отстранился, сухо заметил:
─ Милочка моя, потрудитесь срочно выслать документы на самозваную рать в город Сталинск Кемеровской области, на военный госпиталь.
После чего милостиво раскланялся и пошел дальше вдоль эшелона лично проверить готовность к отправлению.
Рана оказалась тяжелою. Александр Башкин находился на излечении в госпитале в Сталинске месяцы. Долго лежал в беспамятстве. И хорошо еще, что отлежался. Рана оказалась зловещею, роковою. Угрожала жизни. Врачи даже хотели отнять ногу. Он не согласился.
И сказал гордо:
─ Я воин Руси, и с тросточкою? Лучше смерть!
И все же без тросточки не обошлось. Врач Ирина Владимировна, сняв гипс, строгим, профессорским оком осмотрела зажившую рану, прямо заявила:
─ Все, солдатик, отвоевал! Радуйся! Теперь не убьют. Жить тебе сто лет!
Он с мольбою посмотрел на врача:
─ То есть, как отвоевал? Вы шутите, Ирина Владимировна! Я хочу на фронт.
То же самое Александр Башкин пытался объяснить на авторитетной медицинской комиссии при выписке из госпиталя. Но врачи, внимательно изучив историю болезни, тоже не пошли ему навстречу.
Начальник госпиталя профессор Владлен Львович Брокгауз, когда иссяк резерв уговоров, с раздражением заявил:
─ Молодой человек, вы стоите на костылях! О каком фронте мы можем говорить? Зачем смешить врачей, генералов, себя? И министра пропаганды Геббельса?
Ему выдали документы, где было написано: солдат Александр Башкин признан непригодным для службы в русском воинстве. Покинул он госпиталь с тяжелым сердцем, как раз на Новый 1943 год. У пивного ларька остановился, выпил сто грамм водки, кружку пива, и пошел на площадь, опираясь на костыль, ежась от мороза. И долго кружил вокруг елки, любуясь разноцветью гирлянды, рассматривая причудливые игрушки, шары, какие красиво качались на ветру в загадочном свете. Великолепна была и красная звезду на макушке таежной сибирской красавицы. И в то же время, ни водка, ни елка душу не грели! Волчий билет в кармане гимнастерки тревожил печаль, хор плакальщиц над могилою! Казалось, что жизнь кончена! Быть воином Руси, храбро сражаться с врагом, жить на острие жизни и смерти, чувствовать свою душевную соборность с Отечеством, и вдруг оказаться даже ─ не хлебным колосом, а травою-лебедою на ветру, на русском поле! Такая угрюмая явь обижала, оскорбляла! Сжиться, свыкнуться с такою былью, с такою печалью было невозможно. Свыше сил.