– На ужине повидаемся, – предупредила Екатерина и, благодарно глядя исподлобья, протянула руку для поцелуя.
Потемкин наклонился над столом, прикоснулся губами к прохладной коже, отдающей ароматом розового мыла. И не ощутил ни в ладони императрицы, ни в своей душе былого трепета. Страсть уходила безвозвратно. Но родство душ становилось еще сильней, необходимей друг другу…
Сотника Ремезова вызвали в войсковую канцелярию на исходе июня. Накануне вечером они с Мерджан косили на своем наделе сено, ворошили давешние валки, готовились перевозить копицы поближе к своему подворью. Усталые, истомившиеся на солнцепеке, возвратились они домой, а тут – на тебе! – Устинья Филимоновна в тревоге. Сказывал вестовой, что собирают козаков в полки.
И действительно, принес Леонтий грустную весть. Его зачислили в полк, отправляющийся в Астраханскую губернию. Судя по тому, что войсковому атаману Иловайскому ордер по этому случаю прислал сам главнокомандующий козачьими войсками Потемкин, дело предстояло нешуточное. На сборы козакам отвели ровно неделю.
Мерджан, выслушав мужа, едва удержала слезы. Однако душевную смуту подавила она решительным желанием завтра же, оставив все прочее, отвезти сына, крещенного Демьяном, в Ратную церковь, чтобы отслужили молебен Иоанну-воину.
– Так обычай требует, – заявила Мерджан, предупреждая возражения мужа и свекрови. – У него прорезались зубки, и два годика исполнилось.
– Любо, – согласился Леонтий, тронутый тем, что его жена рассуждает как исконная козачка. – Съезжу к настоятелю, упрошу.
И малыша на зорьке подняли с постели, хныкающего от того, что не выспался и что кусают комары, принарядили, усадили в козацкое седло и повезли на строевом коне к церкви. Леонтий вел Айдана в поводу, а жена-любушка шла чуть позади, придерживая козачонка за свисающую с седла ножку. Впрочем, в седле он чувствовал себя вполне надежно – отец уже много раз катал его по улице одного.
Священник окропил будущего воина и родителей святой водой, прочел молитвы, в которых обращался к Иоанну-воину, святому всех козаков, чтобы двухлетний Демьян вырос крепким и храбрым козаком. И на удивление, малыш за всю дорогу и в час молебна ни разу не заплакал. Был молчалив и серьезен, как старичок.
В прощальную ночь ни Леонтий, ни Мерджан не сомкнули глаз. Не могли насытиться друг другом, предчувствуя долгую разлуку. А на третьих кочетах, когда забрезжило в окошке, он встал и вышел напоить коня. С Дона тянуло сыростью и запахом подросшего камыша. Доносились крики казарок. Где-то в займище утреннюю побудку играли журавушки. «Видно, надолго уеду, – с грустью размышлял Леонтий, наблюдая, как его конь осторожно выцеживает из деревянной бадьи колодезную воду. – Сказывал атаман, тронемся двумя полками. Никак с калмыками или кабардинцами неуправа вышла. А силенок у войска русского не хватает. А войне там, на Кавказе, конца-краю не видать. Сто разных наций, и перемешаны между собой. Как их в разум ввести, к миру приучить?»