– Вот придет сестрица, сама ей и напомни, – отозвался Леонтий и помолчал, обретая прежний настрой. – В декабре, стало быть, поднимают нас по тревоге. Велено от Потемкина сниматься, грузить на подводы пожитки, седлать лошадей и скорым маршем двигаться на Калугу. За два дня до этого города добрались А там есаул разбил нас на четыре эстафеты. Одни в деревушке Алешне, следом – в сельце Титове, меня со взводом – в Посошках, а сам Баранов с оставшимися – в Калуге. Оповестили нас, дескать, совершает государыня путь на юг. А мы, донцы, должны ее поезд партиями встречать, брать под конвой и передавать по эстафетам. Целую ночь на холодюке лошадей мордовали, ждали с часу на час. Я по такой причине и глаз не сомкнул. Утром фельдъегеря промчались, за ними курьеры и военные. Вплели мы в гривы ленты, зеленые мундиры нарядили, усы подкрутили. И вот кареты подъезжают. Одна другой краше. Четвериком и пятериком запряженные, а конечки откормленные, ходкие. Подскочил ко мне полковник пучеглазый, расставил нас по обе стороны дороги. Насчитал я ажник двенадцать карет, а в какой государыня – неведомо. Тут полковник еще сильней таращит глаза и показывает на большую карету с гербом. Поравнялись мои козаки с нею, поехали. Ну и я с правой стороны. Вдруг замечаю, поезд сбавляет ход. Останавливается царская карета, сама царица дверку откидывает и по ступеньке спускается. Мы как раз по лесной дороге ладились. Я ее сразу угадал! В Кремле запомнил. Только теперь одета она была в соболиную шубенку, а волосы были гладко зачесаны. Обликом такая же, величавая, – у меня аж дух заняло! Айдан мой будто почуял чтой-то и давай с ноги на ногу перепадать, как учили в Коломенском на выездке. Тут царица и поворачивается. И, поверишь ли, идет ко мне. Что делать? Слазить на землю аль нет? Слезу – конь мой станет, не удостою чести императрицу – нагоняй получу, а то и разжалуют. Оборачивается матушка-государыня к прислуге, приказывает ей. Я не расслышал. Потом и ко мне обращается: «Ты козак?». Я, как требовали в команде, во всю грудь гаркнул: «Точно так, Ваше Императорское Величество! Сотник войска Донского Ремезов». – «Сдается мне, где-то я тебя видела», – говорит она и прищуривается. Меня как варом обдало. Молчу, и она молчит, припоминает. Подносит ей слуга корзинку с яблоками. И Ее Императорское Величество, нисколько не страшась, подступает к моему буйному конику и подает угощенье. И шельмец мой перестает плясать, опускает голову, как вроде благодарит, и берет яблоко аккурат губами, чтоб ручку царскую не повредить. «Хорош конь, умом быстр, – хвалит государыня и снова антоновку подает, а гривач мой знай себе уплетает. – Бывал в бою?» – «Точно так! В бою его и добыл. Я на нем зайца догоняю…» Тут она голову поднимает и восклицает так, что я обомлел. «Узнала я тебя, голубчика! Это ты едва мою карету не опрокинул, когда я летом из Царицына ехала? Дикарь! Ты, ты…» Я смекнул, что сдуру проболтался. Ну, и осмелел. Деваться некуда. «Было такое, Ваше Императорское Величество. Гонял я косых по лесу. Без того конь силу в ногах теряет. Извольте помиловать, не умысла ради было сие…» Она покачала головой и улыбнулась. «Женат? Детишек завел?» – «Обзавелся и женой и сыном». – «Скучаешь небось?» – «Дюже скучаю. Год в разлуке». – «Ты в любовных делах усердствуй. Пусть молодка побольше рожает детей козацких, воинов наших». – «Рад стараться, Ваше Императорское Величество!» Тут она с пустой корзинкой отошла, придворные засуетились. И поезд царский далее тронулся. В Калуге принял эстафету есаул. Получили мы благодарность за службу, а на другой день двинулись маршем до Тулы. Там встрелись со сменщиками, с Дона прибывшими. Передали новым конвойцам скарб и кафтаны зеленые. И погнали лошадей на родину. Летел я домой, души не чая.