, с. 525]. Добытая таким адским напряжением сил точность становилась второй натурой писателя, входила в его плоть и кровь.
«Решающим в писательской работе является все-таки не материал, не техника, а культура собственной личности писателя», — проницательно заметил А. С. Макаренко. Несомненно, что точность как непременный компонент ходит в общую сумму качеств, составляющих культуру писателя (а вернее — всех, кто подходит к литературному трупу как ответственному, благородному делу). В частности, личность несравненного мастера слова Н.С. Лескова целиком раскрывается в его этических воззрениях на основные обязанности литератора: «Добросовестность должна быть во всем, и прежде всего в писании. Терпеть не могу небрежности. Готов на стену лезть, видя ее в других... Что может быть хуже „кое-какошников“ в литературе?»
« — Помилуйте, — говорил Лесков литератору и библиографу П. В. Быкову, — напишут совсем прекрасную вещь — и вдруг сморозят в ней что-нибудь такое дикое, от чего она вдруг потеряет всю прелесть... И это не от невежества или безграмотности, а от небрежности, неряшливости, от поспешности и нежелания лишний раз подумать о написанном, перечитать его... В одном рассказе недавно попались мне такие строки: „Подплывали сумерки... На их фоне молочный цвет вишен спорил с белизною бесчисленных кистей акации...“ А ведь вишни-то никогда не цветут одновременно с белой акацией. Из лености автор не хотел подумать об этой несуразности. И вышло красивое поэтическое вранье». Старый писатель законно упрекал нерадивого собрата: «Это неприличие, неуважение к печатному слову! Вот что значит писать спустя рукава, в дезабилье» [19, с. 159].
Культура собственной, по выражению Макаренко, личности писателя особенно ярко проявлялась в творчестве В.Я. Брюсова. Пораженный его скрупулезной добросовестностью, Андрей Белый даже сокрушался: «Чрезмерная точность его удручала; казалось, что аппаратом и мысль зарезал он в себе» [9, с. 163].
Едва ли не самым утонченным писателем начала XX столетия признан Марсель Пруст. О нем недостаточно сказать, что муки слова были для него равнозначны мукам точности. Жажда предельного совершенства печатного текста выливалась у него чуть ли не в болезненную манию. Современный исследователь болгарский академик М. Арнаудов сообщает: «Марсель Пруст не желает сдавать в типографию текст, „написанный кое-как“, и не связывается договорными сроками с издателем, будучи вечно неуверенным, что его рукопись будет полностью удовлетворительной. И во время самого набора он исправляет то частично, то основательно, так что его издатель восклицал: „Но это же совсем новая книга!“ В своей ревностности Пруст не щадит даже свое расшатанное здоровье, только бы избежать некоторых языковых или фактических ошибок. Его не пугает хождение в типографию для правки корректуры» [