Константин вернулся в квартиру, тщательно подмел всюду, спустил мусор, запер окно, отключил холодильник… Все проделал старательно, не спеша, провозился чуть ли не час.
— Ну что? — спросил наконец Костя беззаботным голосом. — Кажется, все в порядке. Поехали?
— Поехали.
«Еще, значит, полчаса, — думал Всеволод Степанович, — и я возвращусь… Куда?.. Домой?.. Невозможно вернуться на двадцать лет назад, да и не хочу я — не хочу! — вычеркнуть из жизни эти двадцать лет».
— Я тебя прокачу набережными. Вечер сегодня славный…
Костя умудрился завезти его на Воробьевское шоссе, а потом к пруду у Новодевичьего монастыря. Они вышли из машины, постояли у воды, посмотрели на лебедей.
По лестнице старого дома, когда-то называвшегося доходным, Костя шел впереди, отпер высокую, в затейливой резьбе, дверь и отдал свой ключ отцу.
В кабинете Валерка и Мишка заканчивали расстановку книг. Младший внук удивленно засмотрелся на Всеволода Степановича. Валеркина решительная рука взяла Мишку за шиворот и вывела из кабинета.
Всеволод Степанович заметил, что полки вошли в простенок, словно век тут стоят. И диван вошел в нишу, на нем приготовлена постель. На одно из кресел выложен плед, которым Всеволод Степанович несколько часов назад укрывался там, где его уже нет.
— Располагайся, — сказал Костя и ушел.
«Реки возвращаются, чтобы опять течь, — вспомнил Всеволод Степанович строки из книги Экклезиаста. — Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь…»
— Ба! Я его сейчас спрошу! — Валеркин голос у самой двери. Затем стук. — Дед, к тебе можно? Ты что будешь на ужин? Гречневую или овсянку? Или, может быть, я сам сооружу тебе омлет с сыром?
— Мне все равно.
— Дед, не тяни, решайся! Омлет по-французски!
— Гречневую. Хотя нет… Мне, в общем-то, безразлично.
— Де-е-ед! Требуется точность.
— Тогда омлет.
— Тебе сюда принести или ты со всеми поужинаешь?
— Конечно, со всеми. Но если удобнее сюда, то…
— Значит, со всеми, — определил внук. — Ба, мы с дедом едим омлет! — крикнул Валерка в глубину квартиры, где ждала ответа пославшая его Вера Ивановна.
Мать подняла Жильцова среди ночи. Он спал в беседке на топчане, костыли стояли у изголовья. Жильцов оделся, поковылял в дом. Костыли на резиновом полу мягко ступали по внутренним переходам. Жильцов помнил родительский дом махоньким, но семья росла, и дом, как живой, рос, к нему, словно молодые побеги, прибавлялись новые пристройки.
В сердцевине дома, в родительской спальне с наглухо закрытыми окнами, Жильцова ужаснула духота, изорванный в клочки свет чем-то завешенной настольной лампы. Отцовская исхудалая голова потонула в подушке, завернувшейся углами кверху по столбикам никелированной спинки кровати. Дышал он с трудом, в груди хрипело и булькало.