– У меня не было другого выхода.
– Что верно, то верно.
– Выходит, я убил самого себя?
– Все зависит от того, хочешь ли ты жить.
– Конечно хочу!
– Тогда возвращайся домой. Я заберу его с собой.
– Почему вы это сделали? – спросил Саймон Гросс, которому было всего девятнадцать.
– Потому что ты – гений.
– Вы продолжаете это говорить.
– Потому что это так и есть. Возвращайся домой! Не медли!
Он сделал пару шагов и снова замер.
– Это что – вторая попытка?
– Надеюсь, что да. Не забывай об этом. Ни за что не селись в Испании и не стреляй в Мадриде голубей!
– Я вообще не буду в них стрелять!
– Это точно?
– Точно!
– И еще – никогда не превращайся в такого старика, слышишь?
– Слышу.
– Ты ничего не забудешь?
– Ничего.
Он поспешил к дому.
– Теперь я отвезу тебя обратно, – сказал я, обращаясь к бездыханному телу, – и похороню в безымянной могиле.
Я уселся в свою Машину и бросил прощальный взгляд на пустынную улицу.
– Удачи тебе, Саймон Гросс, – прошептал я и, щелкнув переключателем, исчез в будущем.
Огни над зданием с облупившейся вывеской «Танцевальный зал Майрона» замигали, будто собираясь погаснуть, и крошечный оркестрик заиграл финальную тему. Гости, шурша одеждами и шаркая подошвами, стали направляться к выходу. Через минуту музыка смолкла, огни мигнули в последний раз и зал погрузился в темноту.
В следующее мгновение внизу открылась боковая дверь и из нее на улицу вышли пятеро (а может быть, и шестеро) музыкантов, несших футляры с внезапно потяжелевшими инструментами. Музыканты поспешили рассесться по своим машинам, явно не желая встречаться с многоголосой шумной толпой, спускавшейся по главной лестнице. К тому времени, когда на улицу вышли все участники бала – шестьдесят женщин весьма пожилого возраста и примерно такое же количество старых мужчин, – машины музыкантов уже исчезли в ночи, объятой наползавшим с гор и с моря туманом.
Около тридцати участников праздника выстроились на южной стороне улицы в ожидании трамвая местной линии, все же остальные, почему-то более шумные и веселые, перешли на находившуюся напротив остановку дальнего трамвая, который должен был отвезти их на тихоокеанское побережье.
Выстроившись в очередь и дрожа от знакомого всем калифорнийцам ночного холода (особенно чувствительного после дневной тридцатиградусной жары), мужчины чертыхались сквозь зубы, а дамы в цветастых вечерних платьях молча вглядывались в даль так, будто это могло ускорить появление транспорта.
Как ни странно, это, похоже, сработало.
– Едет, едет! – оживились дамы.
– Да, черт побери! – отозвались кавалеры.