Таким образом, я чаще полностью сдавался, чем наоборот. Мы отдалялись, дружба становилась натянутой и в результате умирала заброшенной. Я мог лежать по ночам без сна, гадая, что бы я мог сделать иначе. Но среди всех мыслей, приходивших в мою голову во время этих запоздалых полночных размышлений, когда я раз за разом перебирал всё, что я мог сделать неправильно, у меня ни разу не возникла мысль открыто поговорить о том, что я хочу.
Похоже что в нашей культуре существует понимание того, что если мы предоставим детям самостоятельно изучать математику, историю или литературу, мало кто из них в этом преуспеет. Поэтому мы создали формальную систему образования, которая помогает людям стать достойными членами общества. Но мы не обучаем детей коммуникации, сочувствию, умению прощать, эмпатии и многим другим умениям, которые необходимы для того чтоб стать настоящими людьми. Мы предоставляем детям узнавать всё это самостоятельно. И результаты примерно таковы же, как если бы мы ожидали от них, что они самостоятельно выведут законы алгебры. Разница состоит в том, что навыки межличностного общения большинству людей куда нужнее, чем алгебра.
К тому времени, как я оказался в Новом Колледже, мне было двадцать три года и я был куда более опытен в межличностных отношениях, чем стеснительный парень, никогда не имевший друзей, только что оказавшийся во Флориде. Я узнал несколько полезных принципов, вроде того, что я не получу того, что хочу, если не скажу о том, что хочу. Я научился говорить о сексе и любви. Я научился чувствовать притяжение к симпатичной девушке и не бежать от этого в ужасе с поджатым хвостом. Но в своём желании одновременно любить более, чем одного человека я чувствовал себя очень, очень одиноким.
Однажды ночью, когда мы Целести обсуждали мой предстоящий отъезд в Новый Колледж, она снова заговорила о своём старом страхе, что я найду кого-то лучшего, чем она. «Что, если ты встретишь кого-то умнее меня? Разве она не сможет сделать тебя более счастливым? Зачем я тогда буду тебе нужна? Что, если всё это время, проведённое нами вместе превратится в ничто?»
Я ответил формально правильно, но наихудшим образом из всех возможных. Я не понимал, что она ищет утешения, а не логики. «Это и так уже не ничто. Даже если завтра что-то произойдёт и мы больше не будем вместе, вроде того, что один из нас окажется сбит автобусом или что-то в этом духе, мы уже изменили жизни друг друга. Моя жизнь стала богаче оттого, что в ней есть ты. Как это может стать ничем?»
Как оказалось, это были совершенно неправильные слова. Целести восприняла их как тактичное указание на то, что наши отношения являются временными, просто ступенькой на моём пути к кому-то другому. Это было совершенно не тем, что я чувствовал. Я говорил о реальности, какой я её видел, а не о её страхах. Я не рассматривал свои отношения с Целести как ступеньку, я просто не верил в «навсегда» (и не верю до сих пор). Все обещания мира — не более чем клочок бумаги на пути несущегося поезда времени. Мы, все мы можем быть моментально разлучены с любимыми людьми, независимо от того, как сильно мы хотим остаться.