Однажды, когда мне было двенадцать я узнал, что через миллиарды лет Солнце взорвётся. И весь мир, со всеми его деревьями и котятами, людьми и пушистыми облаками, превратится в холодный безжизненный шлак. Это было моё первое столкновение с Пустотой. С тем, что всему когда-то наступит конец.
Когда это открытие накрыло меня, я лежал в кровати. Я истерически крича позвал маму и попросил её всё исправить. Я хотел, чтобы она всё наладила, чтобы она сказал мне, что Солнце никогда не взорвётся, что мир всегда будет полон пушистыми облаками и котятами, что я никогда не умру. Конечно, она не смогла. И потом я ещё долго чувствовал, что она меня подвела. Она могла починить всё остальное, с чем бы я ни пришёл к ней, почему же она не может избавить Вселенную от тепловой смерти?
Таким образом, к тому моменту, когда я разговаривал с Целести о своём переезде, у меня было достаточно времени для того, чтоб примирится с тем, что у всего есть своё начало и свой конец. Я жил и всё ещё живу почти полностью в настоящем. Не важно, что у мира нет назначения или смысла, потому что в нём есть горячий шоколад, закаты, водопады, запах любимой и шорох дождя по крыше, когда мы в тепле и уюте лежим в кровати, и всё это чудесно. То, что Вселенная пуста и не заботится о нас, не важно, потому что у нас есть любовь, нежность, сочувствие и неожиданные добрые дела, а всё это тоже чудесно. Даже если завтра нас по пути в магазин собьёт автобус, здесь и сейчас у нас есть мы и всё, что у нас по настоящему есть, это течение нашей жизни.
Я не мог обещать Целести «всегда». Но не потому, что я планировал её покинуть, а потому, что этого на самом деле не может обещать никто и никогда. Я рассказал Целести обо всём этом. Это не помогло. Для неё существовала только одна мера успешности отношений: длятся ли они до смерти. Она сказала мне, что отношения можно считать успешными, только если люди провели в них всю жизнь, если же они прекратились из-за чего-то кроме смерти, они были неудачей.
Мы разговаривали целыми днями. Я слушал, как она рассказывала мне о своих страхах: о страхе оказаться заменённой, страхе оказаться на вторых ролях или того, что она будет вдалеке, в то время как я буду наслаждаться в объятиях любовницы, живущей по соседству. Она снова возвращалась к тому, что она боится перестать быть для меня особенной. «Если ты влюбишься в кого-то другого, что будет продолжать делать меня важной для тебя? Не стану ли я просто лицом в толпе?»
Она была для меня особенной. Целести восхищала меня. Она смеялась часто и легко, любила глубоко и беззаветно. Её сочувствие, её искренняя теплота, её улыбка и то, как она то и дело склонялась ко мне для поцелуя — всё это было сокровищами. Я хотел хранить это всё как святыню.