В актерской, где оставалось всего только несколько человек, ожидавших реплики, вызывавшей их на сцену, ясно было слышно все, что говорилось на сцене, а также слышны были комментарии и громкие замечания публики во «дворе» и напыщенный смех аристократов, смеявшихся над собственными шутками. В узкие высокие окна врывался холодный бледный свет мартовского дня и падал прямо на лицо молодого стройного актера, усы которого были так хорошо прикреплены, что их нетрудно было принять за настоящие; в те времена, когда вообще было в моде красить волосы, настоящие бороды и усы часто казались фальшивыми. Волосы молодого человека были чудного каштанового цвета, но это был их естественный цвет. Его голубые глаза и довольно резкие черты лица придавали ему отчасти добрый, отчасти горделивый вид; он старался стоять спокойно, чтобы ни одним движением не выдать беспокойства, снедавшего его, как это всегда бывает с главными актерами, когда они впервые выступают в новой пьесе.
В это время к нему подошел вдруг юноша в женской одежде – в длинном платье с пышными рукавами, фижмами и на высоких каблуках; он шел то медленно и плавно, как подобает грациозной девушке, которую он играл, то подпрыгивал и скакал, как мальчик, каковым он и был на самом деле. Он весело заметил:
– Смелее, Гель, не делай такой похоронной мины, у тебя, кажется, ноги дрожат больше, чем у самого Шекспира, между тем пьесу-то написал он; посмотри-ка на него: вот он надел свой шлем и идет играть Духа так же спокойно, как будто надел шапку, чтобы идти в таверну выпить стакан пива.
Гель сначала хотел было принять обиженный вид, но, поняв вовремя, что умница мальчик, игравший Офелию, видит его насквозь, тяжело вздохнул и сказал:
– Ведь мне впервые приходится играть такую ответственную роль. Мне кажется, что меня поднимут на смех сегодня, уж лучше бы отдали Лаэрта Джилю Грове, в конце концов.
– Вздор, Мерриот, если ты будешь так трусить, ты никогда не сможешь играть ответственных ролей. А между тем ведь в таверне ты первый затеваешь драку, ты не из трусливых. Посмотри-ка на Бёрбеджа – он забыл себя, нас, весь мир и воображает, что он на самом деле Гамлет!
Гель Мерриот, зная наперед то, что увидит, посмотрел все же на Бёрбеджа, шагавшего как бы в глубоком раздумье около входа на сцену. Невысокого роста, красивый человек, он поражал своим сосредоточенным видом и величественной осанкой; он был спокоен, как и сам Шекспир, но в то время как последний думал обо всем, кроме своей роли, Бёрбедж, напротив, только и думал о ней, как будто он действительно стал Гамлетом с той минуты, как облачился в его одеяние.