– В нашем распоряжении есть часа два. Давай их потратим с толком. Мы так давно не говорили с тобой ни о чём. Всё как-то наспех, скомкано. Я не знаю, чем и как ты живёшь.
– Брось, Людмила. Какая разница, чем и как я живу. Мне порой кажется, что я вообще никак не живу. Всё пустое. Только когда ты придёшь, оживаю.
Мы сели рядом на узкую железную кровать. Я потянулся к ней, обнял за плечи, губами захватил её ухо.
– Ну вот, опять тебе нужно от меня только одно.
– Нет, милая. Не только одно. Ты это на что намекаешь? Мне ты вся нужна. Но мы же не в Москве. Ни в театр, ни в ресторан, ни в весёлое общество я тебя не могу пригласить. Остаётся только самое сильное и радостное – желание. И так редко это бывает.
Я стал её целовать, тискать руками, раздевать и узнавать знакомые места. Так что Людмиле пришлось подчиниться.
Когда я, разнежившийся, успокоенный, томный, молча лежал, прижимая её к своему боку, она спросила:
– Тебе никогда не бывает страшно?
– Страшно отчего?
– Ну, скажем, оттого, что нас могут увидеть ненароком люди в пиковой ситуации.
– Господи, Люська, я уже все страхи прошёл.
– А когда было страшнее всего? Когда только арестовали или позднее?
На мгновение я ощутил себя в комнате следователя. Я лежал на полу, меня окатили водой, чтобы привести в сознание. Тело одеревенело, и я ощутил боль в голове. Потом медленно появился потолок. Она поняла.
– Нет, Михаил, молчи! Не говори ничего. Не вспоминай, не рассказывай, не надо! Прости меня!
Я молчал. Не произнеся ни слова, встал, оделся, закурил и вышел в соседнюю комнату.
Людмиле было невыносимо стыдно за свой нечаянный вопрос. Она оделась и подошла, подняла руки, чтобы обнять, утешить. И вдруг мы услышали за той уличной стенкой, где была потайная дверца, шорох, шевеление.
– Там кто-то есть, – прошептала она и указала большим пальцем на стену.
Её глаза округлились и руки задрожали.
– Иди! Иди скорее домой. Я выйду с тобой и посмотрю, чтоб тебя не обидели.
– Нет, я сама.
Людмила вышла и бегом побежала домой. Я быстро накинул телогрейку и выскочил на улицу. Около потайной двери было натоптано. Если кто-то был, он уже ушёл. А следы можно поглядеть завтра утром. Это уже ничего не изменит. Теперь ясно, что это не Берг и не Врангула.
Но тогда кто? Кому нужно знать, как они здесь живут? Радость от встречи стёрлась. В душе появилась тревога. Есть кто-то, владеющий их тайной. Этот человек может воспользоваться ей в любое время. «Придушить, придавить бы этого стервеца. Бергу теперь об этом не скажешь». Да и где гарантия, что за ними следят не по поручению Берга? «Если Берг будет спокоен, значит, это не его поручение. Кто за нами следит? Кому стало известно о нашей связи с Людмилой? Как он воспользуется этим? Это очень тревожно и неприятно. Последствия могут быть очень серьёзны».