За ней последовал Алан. Сквозь слезы он принялся перечислять, казалось, бесконечный список тех дел, которыми Лайла занималась за последние несколько лет. В толпе раздался грустный смех, когда Алан упомянул о ее «не совсем победах». Когда же он заговорил о том вкладе, который Лайла внесла в фирму, воцарилась полная шорохов тишина.
– Я не хотел заниматься экологией. Никто из партнеров этого не хотел. Дело в том, что на этом не заработаешь много денег. А еще, когда Сёрша озвучила эту несуразицу, она была одним из наших ведущих специалистов по коммерческому праву и не могла отличить дерево от ящерицы, но у Лайлы был талант добиваться того, чего она хотела… Полагаю, это была лучшая безумная идея, которой я уступил, за всю мою жизнь.
Когда Алан уселся, взгляды всех собравшихся обратились в мою сторону. Расстояние от стула до пюпитра я преодолел с таким трудом, будто бежал марафон.
– Я испытываю противоречивые чувства, рассказывая вам о Лайле. – Я поднял взгляд, сосредоточив внимание на знакомых: на сидящих впереди Линн, Леоне и Нэнси; моих коллегах и братьях позади них. – Я знал ее меньше года. Я не знаю многих сидящих здесь.
Лица передо мной расплылись. Я тяжело сглотнул и уставился на свои записи.
– Но если я что и понимаю, так это то, что наша с Лайлой любовь стала сигнальным огнем нашей жизни. Мы провели мало времени вместе, но наше знакомство возродило мою веру во все, во что стоит верить.
На экране позади меня демонстрировалась одна-единственная фотография: Лайла в саду. Снимок был сделан несколько месяцев назад. В руках она держала овощи. На щеке – пятно грязи. Неизменно босые ноги. Одета она была небрежно. Спутанные в беспорядке волосы, лучезарная улыбка. Я оглянулся на фотографию и – я, тот, который не плакал после смерти родителей, не плакал даже у себя дома, – разрыдался перед несколькими сотнями человек. Но хуже было то, что я не смог успокоиться и не произнес ни одной из множества цветистых фраз, которые заготовил.
Впрочем, это уже особого значения не имело. Выбранной фотографией я сказал все, что хотел.
* * *
Если бы полгода назад мне предложили составить список того, что я считаю наиболее важным в своей жизни, семья не вошла бы даже в первую десятку, но все меняется.
После поминальной службы мы с братьями отправились в Госфорд и сели в дворике небольшого винного бара. Сначала Эд предложил вернуться в дом, но я отчаянно нуждался в смене обстановки. Я просто не мог стоять и наблюдать, как пришедшие помянуть Лайлу расходятся и сад снова пустеет.
Мы представляли собой довольно гротескную компанию: я, убитый горем, с покрасневшими от слез глазами, и мои братья, молча сидящие по обе стороны от меня. В баре было довольно тихо. Все другие посетители были молодыми специалистами, отмечавшими таким образом конец рабочей недели. Мы сидели на сплетенных из лозы стульях, освещенные заходящим солнцем. Я опирался правым плечом о кирпичную стену, согреваясь исходящим от нее теплом. Мне было холодно, хотя день выдался теплым. Это напомнило мне, что Лайле никогда больше не согреться.