В общем, настроил воду к середине посуды. Вернее, ко второй трети.
Странное существо человек. То ему жарко, то холодно. Деликатное, дрожащее. Ведь как точно температуру нужно выстроить, чтобы ему было хорошо! На Меркурии он не смог бы, на Марсе тоже. Да нигде. На Земле ничего ещё – и то. Плюс-минус двадцать градусов – и катастрофа. Каких-то жалких двадцать градусов! А во Вселенной знаете, какие перепады температур?!. Хорошо, хоть человек этот несчастный одеваться умеет. А если голый? Вообще тогда караул.
То ли дело всякие звери. Или вот деревья. Стоят себе, не жужжат. На Меркурии, кстати, минус сто восемьдесят ночью. А днём… Днём я забыл.
Смотрю в «Гугле», в телефоне. Ничего так себе, там сутки длятся наших два месяца. А год – 88 дней. Выходит, в году меньше двух суток. Я и раньше знал, но забыл. Странная планета.
…И тут пришла мама. И выключила воду.
– Ты что?!. Я же посуду мою!
– Вижу, как ты моешь.
– Мне срочно надо было одну вещь посмотреть; а так я мою!
– Ну чего ты кричишь? Тебе трудно опять воду включить, что ли? Мокрыми руками в телефон лезешь…
– Я знаешь сколько её настраивал! Воду! Она то горячая, то холодная всегда!
Мама берёт и включает воду. И она у неё сразу нормальная.
– Как это?
– Опыт, – говорит она, – сын ошибок трудных. Просто ты торопишься и крутишь зря.
И ничего не зря.
А температура на Меркурии 400 градусов днём. Вообще. Горячее, чем в духовке!
– Куда ты всё время несёшься?
Как это вот она может так медленно ходить?
– Мы же никуда не опаздываем, – говорит Шолпан. Медленно, как будто поёт. И время будто останавливается. Я смотрю на неё и произношу про себя имя: Шолпан. И думаю, что это очень красиво. Не сама Шолпан, а имя.
– Хочется скорее приехать, – объясняю я, хотя такому тормозу, как она, это не понять.
– Зачем?
– Не тратить время… На дорогу, лишнее время.
– Оно не лишнее, – говорит Шолпан. – Смотри!
И я смотрю. И вдруг вижу осень. Будто опять стоп-кадр. Стоп-кадр из жизни; я стараюсь запомнить всё, до маленького листочка, который завис в воздухе. Липовый. Возле школы растут липы. И каштаны. И клён; так медленно крутится кленовый вертолётик, я вижу, как в замедленной съёмке. Какая осень. Сколько цвета. И как будто дым. И пахнет дымом. И цвет жёлтый, и красный, и зелёный. Но не как светофор, а другое; сто разных красных и тысяча пятьсот жёлтых. И синий, синий надо всем и сквозь всё.
И тут. Вдруг. Во мне вспыхивает имя. Серафима Семафорова.
…Я опомнился в школе, в раздевалке. Я уже выходил из неё, а Шолпан только заходила.
И я вспомнил, что уже видел её сегодня. Вот, она только заходит! А я!