– Да, пожалуй. Экий оборот! Не думала, что так всколыхнет… Он… Ну, я думаю, вы знаете, он ввязался в опасную игру, а вы, мне сказывали, стреляете, как гусар…
– Я стреляю, как убийца, графиня. Но спасибо. Я учту ваше предупреждение. Praemonitus, praemunitus[19]… Так кажется?
– Кажется, так, – и, благосклонно кивнув, как и следует в отношениях старшей и младшей, Нелидова поспешила удалиться. Судя по всему, она и сама точно не знала, зачем подошла к Натали. Может быть, действительно, хотела предупредить, или все гораздо сложнее, и на самом деле графиня разговаривала не с Натали, а общалась с Генрихом?
– Не заскучала? – каким-то образом Генрих сумел застать ее врасплох, что, разумеется, скверно, но с другой стороны…
«Нет! – решила она, спохватившись буквально в последний момент. – Ничего хорошего в этом нет. Скверно. Отвратительно. Других определений нет и не будет. Не расслабляться!»
– Заскучала. Развеселишь?
– Возможно, – сдержанно улыбнулся Генрих. – Может быть. – Глаза потеплели, разгладились морщины на лбу. – С делами на сегодня покончено, как смотришь на то, чтобы начать с последней ноты?
«Странный образ. Оркестр? Репетиция? Профессор консерватории?»
– Мы говорим о ковре на полу моей спальни?
– Нет, – задумчиво покачал он головой. – Трюмо? Подоконник? Кресло? Нет, кажется, все-таки постель. Мы закончили на цивилизованной ноте, не так ли?
– От твоей «цивилизованности», Генрих, у меня, верно, по всему телу синяки должны теперь выступить.
– Вот и посмотрим, – откровенно усмехнулся он, – где и что у тебя выступило!
* * *
Если судить трезво, встречал он в жизни женщин куда красивее Наташи. Разных и по-разному любивших его. Или не любивших. Равнодушных, но заинтересованных в нем по тем или иным корыстным причинам. Бывали времена, Генрих считался авантажным любовником, солидным покровителем или просто надежным человеком в опасном для молодых женщин и непредсказуемом по большей части мире. Женщины, впрочем, различались не только красотой. Характер, воспитание, культурный фон… Да, мало ли есть такого, что делает женщину женщиной, а мужчину мужчиной? Однако с профессиональной террористкой он еще никогда не был. И с женщиной, чьи поступки настолько непредсказуемы, пожалуй, тоже. Временами ему казалось, что она влюблена в него до той степени самоотречения, когда даже самые гордые женщины теряют себя, добровольно принимая любые формы порабощения, поношения и унижения и даже в большой мере провоцируют мужчин на невероятное в обычных условиях глумление и самодурство. В другие моменты он, напротив, казалось, физически ощущал ее ненависть, отвращение и гнев и начинал форменно сходить с ума. С ней невозможно было испытывать обычные страсть и нежность. Все оказывалось на пределе или даже за пределом, превращая близость в безумие. Однако это был тот род безумия, от которого трудно отказаться, если возможно вообще.