– А откуда он взялся с таким званием, как думаете? – спросила Натали, вспомнив слова Свирского.
– Ну, это-то как раз просто! – отмахнулся архивариус. – Вот смотрите, принят на службу в тысяча девятьсот двадцать восьмом, то есть восемнадцати лет отроду. И сразу в звании прапорщика, а не сержанта, как если бы после гимназии. Остается один вариант – Пажеский корпус.
– Так он, думаете, из пажей?
– А тут и думать не о чем! Другое непонятно, откуда там вдруг оказаться Шершневу, если они уже почти век как… Хотя…
– Что? – насторожилась Натали.
– Возможен такой вариант. Имение ведь кому-то все равно досталось. Фамилия пресеклась, а недвижимость, права собственности перешли к другому лицу.
– И что это значит?
– Ну, если некто не может или не хочет служить под своей настоящей фамилией… Помните Атоса, Портоса и Арамиса? В русской армии, конечно, под кличками такого рода служить не пристало, но по высочайшему дозволению часто служили под фамилиями матерей, дедов и бабок или именовались по принадлежащему семье поместью.
– Выходит, он не Шершнев.
– Так получается.
– А как узнать, кому принадлежало это имение в двадцатые-тридцатые годы?
– Думаю, следует обратиться в земельное управление в Новогрудке… Или поехать в Смоленск…
– Ладно, – согласилась с очевидным Натали. – Тогда хоть объясните, как он мог попасть в Генштаб, не имея соответствующего образования?
– Ну, это-то просто! В гвардейских полках курс Академии можно было проходить без отрыва от службы. Тем более, в Петрограде, где Академия испокон века и располагается. А экзамены сдавали экстерном с очередным выпуском. Эта практика и до сих пор существует, так что ничего необычного…
* * *
Под утро приснился сон. Памятный, но давний, много лет не возвращавшийся и не тревоживший покой. И вот опять. Снова те же дурные подробности и невероятный реализм в ощущениях.
Зима, плац, батальоны в строю. Облачка пара колышутся над головами солдат, поднимаются перед лицами, стирая черты, уравнивая, окончательно превращая строй в безликую, бездушную, но хорошо организованную массу…
– Слууууушааймоюкаааманду! – голос генерала Ишеева взвивается к низкому небу, гулко отражается от краснокирпичных стен. – Раавняааайсь! Смиирна!
Копыта княжеского коня бьют в брусчатку плаца, генерал тяжело поворачивается, привстав на стременах и обозревая строй.
И сразу же начинают бить барабаны.
«Чертовы барабаны…»
Барабанная дробь, воронье карканье, мелкий редкий снег, срывающийся с низкого серого неба, словно бы выплавленного из скверного чугуна, и комендантский взвод, печатая шаг, приближается откуда-то справа. Сжимает горло, будто в предчувствии петли, и Генрих ощущает, как холодный – с запахом мороза и студеного моря – воздух режет мелкими острыми льдинками горло и легкие.