– Запонка закатилась.
– Какая запонка? – тревожно спросил Борис.
– Изумрудная, – насмешливо ответил я и хлопнул его по плечу. – Расслабься! Шутка!
У него сделался такой потерянный вид, что мне стало просто физически больно. Он не понимал, что происходит, я ведь никогда так себя с ним не вел. Или наоборот, все понимал и боялся?
– Ты хотел кофе, – сказал Борис. Он напоминал мне сейчас одного мальчика, страдающего аутизмом, которого я знал в детстве. У этого мальчика на лице никогда не отражалось никаких эмоций, кроме какой-то вселенской потерянности, когда что-то шло не по плану. Вот и у Бориса был точно такой вид. Как же мне было его жалко. Я многое бы отдал за то, чтобы он не оказался убийцей. Но моя работа заключалась не в том, чтобы жалеть, а в том, чтобы выяснить, виновен он или нет, и потому я продолжал его мучить.
– Ну, пойдем, выпьем, – усмехнувшись, проговорил я и направился к кухне. Он поплелся за мной. Что еще ему оставалось делать?
Мы пили кофе, я, как бы между прочим, завел разговор о плохой медицине, о шарлатанах, коснулся темы врачебных ошибок. Борис что-то хмыкал, отделывался односложными фразами и разговор не поддерживал. Но вдруг лицо его просветлело.
– Я доживу до глубокой старости, и у меня будет большой прекрасный дом! – вдохновенно произнес он. Я так и не понял, что его натолкнуло на такую мысль. Из всего, что я сказал, этого никак не следовало.
Мы допили кофе. Я попрощался с Борисом – он смотрел на меня уже совсем не враждебно, и я ушел. Странное впечатление у меня осталось от этого визита.
Выйдя от Бориса, я позвонил Битову, рассказал о событиях последних дней. Кое-что он уже знал от своих. Личностью Бориса Стотланда он впервые по-настоящему заинтересовался, обещал надавить на лабораторию, чтобы ускорили экспертизу, признался, что вскрытие Сотникова до сих пор не провели, так как лето, время отпусков и вообще творится черт знает что. Потом я заехал в лабораторию, отдал материал, который мне удалось раздобыть в квартире Бориса, и с тяжелым сердцем отправился домой. У меня было такое чувство, будто я опять совершил предательство.
* * *
В квартире у нас был полный разгром. Полина успела сделать генеральную уборку только наполовину: выгрести из большого многофункционального шкафа-купе все вещи, чтобы потом разобрать на нужное и ненужное. Перед этой еще не разобранной кучей она и сидела, так глубоко задумавшись, что не услышала, как я вошел.
– Полина! – тихонько окликнул я ее, чтобы не испугать. Она шевельнулась, но ничего не ответила, не переменила позы. – Полиночка!