– Комендатура… – кривит губы Талинин. – Нагнали двадцать одну тыщу кулацкой шантрапы… а я отвечай! – пробормотал вполголоса военный и зябко передернул плечами.
– Михаил, ты че-то сказал? – спросил тихо подошедший комендант соседнего участка – Нижневасюганского. Михаил поднял голову и повернулся к соседу. Это был живой подвижный человек с быстрыми серыми глазами, чуть полноватый; он перешагнул бревно, на котором сидел Талинин и опустился рядом с ним.
– Да нет, Кирилл. Про себя я, так просто…
– Так просто и чирей не сядет, – усмехнулся Кирилл, поправляя неловко сбившуюся кобуру: – Ну че, посидим на дорожку, и как в песне – «Тебе налево, мне направо…»
– Давай посидим!
Кирилл, вдруг сразу посерьезнев, озабоченно проговорил:
– Слышь, сосед! Сторожи своих да моих, если че, – перехватывай, ну а я – твоих! Нам с тобой держаться друг за дружку надо. Вон их какой муравейник; у тебя двадцать тыщ, да у меня чуток меньше. Разбегутся – хрен переловишь!
– Верно толкуешь, – согласился Михаил и, посмотрев на заречные дали, неожиданно закончил: – Только бежать-то здесь куда?!
Внизу под яром тихо посапывал пароход, за которым стояли две баржи, счаленные между собой. Черные, с обшарпанными бортами, они зловеще молчали. Только вооруженная охрана маячила на безлюдных палубах. Все спецпереселенцы были загнаны в трюм.
На носу баржи лежали покойники, прикрытые мешковиной.
День был жаркий. Июньское полуденное солнце сильно припекало. Высеребренная солнцем речная поверхность легко покачивала баржи. Они терлись боками друг о друга, тихо поскрипывая, точно жалуясь на незавидную роль, которую им приходится выполнять в эту навигацию.
– Не вспухнут, уж больно жарко?! – Кирилл показал на покойников.
– Ниче им не сделается, вечером закопаем! – равнодушно ответил Талинин.
Ко всему можно привыкнуть – даже к человеческому страданию. Оно и воспринимается обостренно только тогда, когда проявляется в единичных случаях, на фоне общего благополучия. Когда же страдания окружают тебя повсюду и мера их чрезмерна, даже не злой по натуре человек грубеет. Он по-настоящему становится жесток и страшен – своим равнодушием к человеческому страданию.
– Пойду я, – проговорил Кирилл, поднимаясь с бревна. Он мотнул головой в сторону барж, стоящих ниже по течению: – Тебе хорошо, последнюю партию повезешь, а мне еще баржи из Каргаска ждать суток двое, не меньше. Да пока рассортирую…
«Что верно, то верно!» – довольно подумал Талинин. Ему не пришлось спать в эту короткую июньскую ночь. От зари до зари капитан «Дедушки» составлял новый буксирный караван. Всю ночь мужики-спецпереселенцы разводили и вновь счаливали баржи. Работу закончили поздним утром. С видимым облегчением Талинин приказал начальникам конвоя загнать невольных пассажиров обратно в трюм. Возмущенно ворча, люди стали спускаться. Загремели крышки люков, и все стихло. Баржи обезлюдели.