Расширив примерно три метра норы, он оказался внутри лагеря. Сразу у выхода из тоннеля, закрывая обзор, плотно друг к другу жались какие-то строения с железными крышами. Пространство до стены было завалено гнилыми досками, ящиками, бочками и колесами от машин – проще говоря мусором. Отряхнув землю, он надел форму и шлем. У норы не следовало задерживаться, отряд, пущенный по его следу, мог найти нору в любой момент.
– Жалко, что Басмач не успел… – слезы снова накатили волной, но он смог удержаться. Повесив ППШ на плечо и приготовив метательные ножи, Назар отправился на поиски сестры. Бес, фыркнув, потрусил следом. По железным бочкам звонко забарабанили первые капли дождя.
Когда в грудь ударила пуля, он рухнул как подкошенный. Боли не было, зато неприветливая темнота тут же накрыла с головой. Басмач увидел их. Отца, молодого и сильного, сошедшего со старой фотографии, где ему тридцать пять, с прической как у Элвиса. Рядом с ним, будто прячась в тени горы, стояла мама в своем любимом платье, в мелкий горошек.
Белозубо улыбался дед, каланчой возвышаясь над остальными. В льняных штанах, простой крестьянской рубахе навыпуск, подпоясанный бечевой, за которой торчал неизменный топорик. К нему маленьким колобком прижималась бабушка. Димка Слепокуров помахал рукой и что-то сказал. Вечно хмурый Лепёхин-младший глядел исподлобья, а капитан дизельной лодки Джонсон подслеповато таращился из-под круглых очков, покачивал седой головой с торчащими завитками и грозил пальцем.
Он видел мертвых. Их было много, и все они ждали только его.
А Басмач, ставший перед ними вовсе и не Басмачом, что-то горячо доказывал, оправдывался, извинялся, что еще не время, еще не отомстил. Но они все равно улыбались и звали к себе.
Он судорожно вдохнул, и темнота вместе с мертвецами растворилась. Вокруг суетились бойцы в черном. А над ним, закрывая небо, стоял старик с большим пустым шприцем. Тот был похож на Пирогова, знаменитого хирурга времен Российской Империи: широкое лицо, уставшие глаза и аккуратная седая борода, переходящая в бакенбарды. Образ светила медицины засел в памяти, виденный лишь раз в больнице, в рамочке, на стене реанимационного отделения, когда навещал Димку Слепокурова.
– Хе! Живучий. На обработку его. Такие нам пригодятся. – Голос, как подумалось Басмачу, у старика не пироговский. У великого врача не может быть такого мерзкого и скрипучего, как пенопластом по стеклу, хрипа. С таким голосом хорошо быть пиратом, или разбойником…
Голова Басмача плыла. Он понимал, что в мыслях у него полнейшая ахинея, но поделать ничего не мог. Кстати, плыла не только голова, но и затянутое тучами небо. И вряд ли оно хмурилось из-за него.