Футболист был доволен: провел операцию отлично: быстро и качественно.
Капитан Вахидов тоже был доволен: он покрыл все расходы, связанные с задержанием, — хоть в милиции и были все свои, а брали по полной таксе. Единственную поблажку сделали — вернули конфискованный улов, поскольку добыча — это добыча, отнимать ее по горским правилам не принято. Вахидов не только покрыл все расходы, но и кое-что наварил…
Жизнь была хороша, и жить было хорошо. Футболист стоял на носу катера — голенастый, тугогрудый, покачиваясь на толстых ногах-«колотушках», вглядывался в розовое сияющее пространство моря и подставлял лицо ласковому жаркому ветру.
Оганесов слышал, что у Берии — того самого знаменитого Берии, расстрелянного после смерти Сталина, — был молодой, преданный адъютант-грузин в полковничьем чине, который добывал для своего патрона девочек. Оганесову хотелось, чтобы у него тоже был такой расторопный адъютант, но ни Футболист, ни Караган, ни новичок Никитин для этой роли не годились. Приходилось заниматься самому.
Если Оганесов высматривал какую-нибудь девочку, то старался задобрить ее подарками, ласковыми речами, вкусными напитками — брал не мытьем, так катаньем, и почти всегда это у него получалось.
На крайний случай у него всегда оставался запасной вариант — похищение.
— У нас, гордых кавказцев, так принято — похищать красивых женщин, — говорил он, — одаривать их дорогими подарками, наряжать в красивые одежды, украшать золотом и драгкаменьями…
После этих слов Оганесов доставал из кармана черную бархатную коробочку и открывал ее. На подушечке блистало что-нибудь дорогое — кольцо с красным, неземно сияющим, будто далекая планета, рубином или кулон с топазом — и протягивал похищенной красавице.
— Это тебе, дорогая. Пусть камень этот сделает тебя еще красивее, чем ты есть на самом деле, — произносил он хитрую фразу, из которой не было понятно, красивой женщине он преподносит подарок или не очень красивой.
Никто из похищенных особ этого не понимал, но то, что Оганесов дарил дорогую вещь, понимали все. И принимали подарок. А уж дальше все было делом техники. Как правило, шло по накатанной дорожке.
…Ира Лушникова некоторое время лежала на тахте без движения, будто неживая, лицо у нее было бледным, потом зашевелилась, приоткрыла глаза.
— Где я? — произнесла она едва слышно, подвигала около себя одной рукой, потом другой, замерла, прислушиваясь к пространству.
Было тихо. Ни один звук не доносился до этой богато обставленной комнаты.
— Где я? — шепотом повторила она вопрос.
Отвечать было некому. В комнате никого не было.