Металл под брезентом был теплым, грел людей не хуже печки.
— Ну и что, товарищ мичман, объегорили вас все-таки вороны?
— Объегорили. На кривой кобыле объехали. Когда мы это поняли и, побросав снасть, выскочили на ярок, вороны наши рюкзаки уже распотрошили. Мои два морских узла для них были тьфу, расковыряли за здорово живешь, а у приятеля моего на рюкзаке расстегнули карман-молнию, вытащили фляжку с домашним коньяком, отвинтили крышку и коньяк тот целиком выдули — лишь самая малость на донышке осталась.
— Ну и ну! — не выдержал Ишков, завистливо вздохнул. — Это не вороны, а…
— …олигархи, — закончил за него мичман: недавно он прочитал в газете это слово, и оно ему понравилось.
— У нас на Селигере тоже всякого дичья много, но такого, слава богу, нету.
— В общем, рыбу мы наловили, а уху сварить не смогли: ни картошки, ни лука, ни лаврового листа, ни соли — все стащили вороны. Неподалеку от наших рюкзаков, прямо там же, на яру, мы обнаружили пьяную ворону — валялась в снегу с задранными вверх лапами. Думали — сдохла, а оказалось, нет — отдыхала после обильного чревоугодия. Но нас она к себе близко не подпустила — заорала хрипло и едва ли не на одной ноге, шатаясь и заваливаясь набок, ускакала, — мичман ткнул кулаком бушлат, подбивая его повыше и показывая тем самым, что пора спать, улегся поудобнее. Проворчал по-старчески, сонным угасающим голосом: — А вы говорите, комары… Страшнее вороны на Волге зверя нет…
Яркие звезды на небе сделались еще ярче и крупнее, они перемигивались друг с другом, подмаргивали людям, словно бы пытались им что-то сообщить и удивлялись, что те ничего не понимают, не реагируют на их блеск и игру, — неужели людям нет дела до звезд? Наверное, нет, как и звездам нет дела до людей.
— Красота-то какая! — не удержался от восхищенного восклицания Ишков.
— Ага, — пробормотал мичман сквозь сон, вздохнул как-то тоненько, по-ребячьи.
Медленно, словно бы внутри корабля угасал какой-то огонь, остывала палуба. Тихо, делаясь все тише и тише, работал дизель в железном чреве сторожевика, убаюкивая матросов.
Вскоре они уснули.
Проснулись дружно, разом, удивились розовому предрассветному сумраку, пахнущему свежей рыбой и легким далеким дымком: где-то на берегу жгли костер, и пахучий дым этот тянулся над морем, совершенно не истаивая, шлейфом связывая один берег Каспия с другим.
Мичман выразительно повел носом.
— До суши недалеко, — констатировал он. — Примерно тридцать километров.
— Почти в точку попал дядя Ваня — ровно двадцать миль, — услышал он голос, поднял голову: из рубки на него смотрел Мослаков, гладко выбритый, наодеколоненный, улыбающийся.