Каляка-Маляка выгнул спину еще круче.
Солнце стало припекать сильнее, от железа начали исходить прозрачные дрожащие струи.
— Ну! — яростный крик мюрида был схож с выстрелом.
Каляка-Маляка неожиданно фыркнул и сорвался с места. Он беззвучно одолел пространство, отделяющее его от мюрида, и взвился в воздух. Каляка-Маляка бесстрашно летел к мюриду, по-беличьи раскинув в обе стороны лапы и норовя выцарапать ворогу глаза.
Мюрид вскрикнул гортанно, на длинной, как у коня, мускулистой шее его вздулись жилы, за криком послышался хохот — мюрид хохотал безудержно, весело, в следующий миг он ткнул стволом автомата в сторону Каляки-Маляки и нажал на спусковой крючок.
В воздух полетели клочья шерсти, брызги крови — очередь разрезала Каляку-Маляку пополам. Мослаков почувствовал, как что-то горячее сдавило ему горло, в глазах возникла радужная мокреть. Он стремительно выдвинулся вправо, выходя из укрытия, и в ту же секунду, опередив мюрида, дал по нему короткую злую очередь.
Автомат вылетел из рук мюрида, изуродованной железкой подскочил вверх — в него попали сразу две пули, смяли, словно детскую жестянку, две пули попали также в самого мюрида. Он схватился рукою за горло, сжал его, сквозь пальцы брызнула кровь, мюрид, хрипя и напрягаясь шеей, сделал несколько шагов назад и запрокинулся на спину. Ткнулся головой в борт.
В рубке тем временем послышались выстрелы. Мослаков развернулся, увидел, что Ишков стреляет из автомата в открытую дверь, а из-под «ресницы» тонкими папиросными струйками тянется дым.
Ишков стрелял, не выпуская из рук штурвала. Куда конкретно он бил, Мослакову не было видно.
Иллюминатор в двери был пробит пулями. Отстрелявшись, Ишков ударил прикладом по продырявленному стеклу, но стекло было прочное, с одного удара не поддалось. Ишков ударил еще раз, посильнее, потом еще, выколотил кусок, спихнул ударом ноги за борт.
Мюрид продолжал дергать одной ногой, вторая была парализована. Мюрид умирал.
Мослаков поморщился. Мюрид его не интересовал — интересовал Каляка-Маляка, точнее, то, что осталось от кота.
— Ах, Каляка-Маляка, — Мослаков сморщился жалобно, дернулся, словно бы прикоснулся к оголенному электрическому проводу, шмыгнул носом, — Маляка ты, Маляка…
Он неожиданно почувствовал, что перестал слышать звуки, видеть цвет — все вокруг стало черно-белым, как изображение в старом телевизоре, и солнце перестало припекать, успокоилось — оно сделалось совсем иным, чем было минуту назад, словно бы в нем что-то отказало либо вообще умерло.
— Бедный Маляка… — пробормотал Мослаков.