Мослаков перевернулся, сполз животом к воде, выхватил из нее одну пивную бутылку, примерился, чем бы открыть. Овчинников потянулся рукой к бутылке, расправил на ней отклеившуюся этикетку с надписью «Пиво Жигулевское», потом ловко подцепил пробку нижней челюстью. Легкий хлопок — и пробка полетела в песок.
— У нас в Якутии пиво все так открывали — нижним зубом. Будто клыком. Хлоп — и нет пробки!
— Русские офицеры пиво открывают другим способом, — Мослаков шлепнул веткой себя по плечу, сбивая слепня. Потом он выщелкнул из рукояти макарова обойму, проверил, нет ли в стволе патрона, — патрона в стволе не было. Паша потыкал макаровым в воздух. — Демонстрирую, дядя Ваня, как русские морские офицеры открывают пиво.
Оттянул затвор, из потертого, угрюмо поблескивающего сталью ствола вылез небольшой торчок — само дуло. Образовалась ступенька. Мослаков наложил эту ступеньку на пробку, чуть поддел, и жестяная нахлобучка полетела в песок.
— Лучшей открывалки пробок, чем пистолет Макарова, в мире не водится, — сказал Мослаков.
— Ловок, парень, — восхищенно проговорил мичман, — я этот пистолет сотню раз держал еще в геологической партии и ни разу не приспособил под такое дело.
— Век живи — век учись…
— … И дураком помрешь.
Мослаков отхлебнул пива из бутылки, восхищенно затянулся хлебным духом.
— Все, дядя Ваня, пора подавать раков. Ты какое самое лучшее пиво пил?
— «Жигулевское».
— А я — немецкое. «Будвайзер». И не просто «Будвайзер», а белый «Будвайзер».
— Переведи на русский язык. Что это?
— Пиво с яблочным соком.
— С яблочным соком? Что-то новое. Разврат, и только.
— Не новое, а старое. Такое пиво пили в Германии еще при Бисмарке. И даже раньше — в восемнадцатом веке.
И раки, и уха получились на славу. Лениво, едва приметно текло время. В такую жару не хотелось даже шевелиться, не то чтобы двигаться или ходить.
Мослаков сел в воду — вода закрывала тело лишь до пупка, передвинулся влево, забираясь в тень куста, все манипуляции он производил с открытой бутылкой пива. На этот раз передвинулся удачно — вода доставала ему до ключиц.
— Вот так, дядя Ваня, мы будем сидеть до вечера. Иначе изжаримся живьем. А вечером покатим в мою родную деревню.
Мичман со стоном осушил еще одну бутылку пива и также залез под куст — духота действовала одуряюще, в ней исчезли все звуки: не было слышно ни стрекота кузнечиков, ни звона цикад, ни жужжания шмелей, ни всплесков одуревших рыб — все умерло, растворилось в оглушающей жаре.
В низовьях Волги жара переносилась гораздо легче, чем где-нибудь под Воронежем или в окрестностях Липецка. Воздух здесь суше, каленее, звонче, он не обжигает дыхание, дает возможность двигаться.