— Слышал, — нехотя отозвался Мослаков.
— Больших денег господину Никитину захотелось… Коммерсантом теперь господин Никитин станет, — Папугин повысил голос и поднял указательный палец. — Ком-мерсантом, — повторил он значительно. Правая щека у Папугина нервно дернулась. — Деньги большие теперь будет заколачивать. Какие нам с тобою, Паш, и не снились.
Он вновь пустил из ноздрей две струи дыма, помолчал немного и неожиданно резко рубанул рукой воздух:
— А в конце концов скатертью дорога! В армии дерьма будет меньше, останутся самые сильные, самые надежные.
Мослаков продолжал молчать: неприятно было слышать, что комбриг так говорит о его приятеле.
— Чего молчишь, Паша? — спросил Папугин.
— А чего говорить, товарищ капитан первого ранга?
— Ну-у… Выскажи хотя бы свое отношение к этому факту.
— Я осуждаю Никитина.
— Сам-то ты с ним говорил на эту тему?
— Нет. Еще только собираюсь.
Папугин крякнул так сильно, что в груди у него что-то засипело, затянулся сигаретой, выдохнул, окутавшись сизым, горько пахнувшим дымом.
— В общем так, капитан-лейтенант, принимай пээскаэр-семьсот одиннадцать, — неожиданно произнес он, раздраженно махнул перед лицом ладонью, разгоняя дым. Мослаков поспешно вскочил со стула. — Хотел я было отдать «семьсот одиннадцатый» Никитину, чтобы он поменьше якшался с митингующими на берегу крикунами и вообще перестал быть подменным командиром, но опоздал я, опоздал… — в голосе Папугина возникли печальные скрипучие нотки, — потеряли мы своего товарища. Не удивлюсь, если через пару месяцев увижу Никитина разгуливающим по астраханской набережной в красном пиджаке… В общем, Паша, принимай корабль.
— А Чубаров?
— Чубаров пока в госпитале находится и неизвестно еще, когда выйдет. И вообще останется ли в армии. Вдруг комиссуют?
Астрахань продолжала стискивать жара — тяжелая, одуряющая, липкая.
Вокруг редких фонарей на базе вились крупные ночные бабочки. Лет их был стремительным, стреляющим. Мослаков пригляделся внимательнее — это были не бабочки, а летучие мыши.
— Паша, ты почему подал рапорт об уходе, не посоветовавшись со мной? — тихим, яростным, каким-то свистящим шепотом спросила вечером Лена Никитина у мужа.
Тот был подшофе, изобразил на лице беспечную улыбку.
— А что, разве есть какое-то другое решение? Надоело, Ленок, быть лишним на этом пиру жизни и считать дырки в собственном кармане. В кармане надо считать деньги, а не дырки.
Лена в ответ усмехнулась горестно, глаза у нее превратились в маленькие узкие щелки, ее стало не узнать — не жена это, а недруг какой-то… Враг. Никитин потянулся к жене, погладил ее рукой по плечу: