Придя в Домнартвор, Морхинин рассказал Обабову о переговорах с Бобровой. Обабов возбудился и сверкнул глазами.
– Ага! – вскричал он, потирая ладони. – Слушай филолога Вадима Обабова! У тебя есть консультации по хорам? Нет? Тогда сейчас же садись и строчи второй рассказ. И причем что-нибудь лирическое. Сентиментальное, милое. О знаменитом певце… Ты же изучал историю музыки! Успех будет стопроцентный. Ну кто там? Россини-Баттистини? Карузо-Карапузо? «О белла донна наюрна тай соле…» – уродуя итальянский, взял фистулой Обабов. – Давай-ка лучше тенора, – не остывал, разогретый творческой идеей, Обабов. – Тенора поют в операх про любовь, а басы – борцы с врагами родины или злодеи… Пиши, Валерьян.
И Морхинин написал о случайно встреченной им в картинной галерее старушке, вспоминающей про великого русского певца Леонида Собинова. У того был редчайшей красоты тенор, да и сам певец славился как необычайный артист. Он первый создал на сцене образ Ленского в опере Чайковского, прямо по поэтическим указаниям Пушкина: «Красавец в полном цвете лет, поклонник Канта и поэт… Всегда восторженная речь и кудри черные до плеч». Ленский Собинова стал классикой. И прелестный нежный тенор, и очаровательная внешность, и стройность, как у балетного премьера, сводили женщин с ума.
Старушка рассказала, как не сумевшие купить билет на спектакль с участием Собинова платили три рубля капельдинеру (немалые деньги в те далекие времена), чтобы у приоткрытой двери зала в самом начале оперы услышать несколько фраз Ленского, спетых Собиновым: «Медам, я на себя взял смелость привесть приятеля… Рекомендую вам: Онегин, мой сосед…» – и двери в зал закрывались. А истомленные и потратившиеся поклонники отбывали домой с восторженной и ублаженной душой.
В рассказе Морхинина старушка вспоминает юность, влюбленность в Собинова, пронесенную через всю жизнь, и последний концерт великого певца – уже полного, с голым черепом, пожилого человека. Но для нее он оставался по-прежнему молод, неотразим. Она провожала его и в последний путь, а потом, в день его рождения, несмотря на свою скудную, трудную, неустроенную жизнь, всегда приносила к надгробию скромный букет. Может быть, этот знак счастливого воспоминания оказывался слишком жалким, но верным – из года в год. Словом, рассказ был сентиментальный, как заказывал Обабов. Назывался он «Последний концерт».
– Эта штука пройдет железно! – восклицал наставник неопытного писателя. – Только не вздумай посылать в толстый журнал, политизированный, чванливый, избалованный знаменитыми авторами и охраняемый капризными редакторами. Надо послать в журнальчик для женщин.