им мешать.
А ведь я так привык быть один! Первый семейный опыт оказался настолько неудачным, что напрочь отбил желание когда-либо повторять сей эксперимент. Когда Татьяна, первая жена и первая любовь, прождав меня однажды до полуночи, бросила при встрече «ты любишь только себя!», я решил, что это обычный женский эгоизм, и даже не счел нужным объясниться, полагая, что все забудется, и продолжал заниматься своими делами. Я тогда был подающим большие надежды врачом, по уверению моего шефа, и стремился заработать авторитет и положение, чтобы в конечном счете нам с Татьяной «выбиться в люди» и жить «по-человечески», по ее собственному выражению. Но… как всегда, мужская логика оказалась в противофазе с женской! После ухода Татьяны, дабы не свихнуться и не спиться, я убедил себя, что одному быть лучше, не надо ни под кого подстраиваться, никому быть обязанным, сам себе хозяин… Я гордился своей независимостью, манкировал своей недоступностью для «прекрасной половины человечества», даже приобрел в последнее время репутацию записного «сердцееда», главным образом, среди сотрудниц нашего «Вестника» и с легкой руки Настеньки Волкогоновой. Но сегодняшний вечер стал для меня таким откровением, что напрочь выбил из головы все эти холостяцкие бредни. Он привнес в мою заскорузлую за годы одиночества душу живительную струю ожидания чего-то нового и абсолютно неизведанного, но имеющего прекрасное имя – Ирина!..
Мы вышли на крыльцо. Солнце давно село, но ночь еще не торопилась заняться своими темными делами, и над городом притаились загадочные и непредсказуемые ультрамариновые сумерки. Вечерняя прохлада не без успеха вытесняла дневную жару, затаившуюся в асфальте улиц. А я снова держал за руку эту чудесную женщину и снова не знал, что же мне делать.
– Проводи меня, – просто сказала Ирина, и я с радостью обнаружил, что мы уже перешли на «ты». – Пойдем пешком, я живу недалеко, на «Преображенской».
Мы перешли улицу и свернули в парк. Она так и не отняла руку, а я так и не отпустил ее добровольно. Она что-то рассказывала про свою работу, что-то обычное, нейтральное, а меня снова и снова окутывали теплые и ласковые, словно руки матери, волны счастливого спокойствия и чувства полного единения, будто две заблудшие во времени и пространстве половинки наконец-то обрели друг друга. И это было такое чудесное ощущение, что мною владело лишь одно желание: вот так идти рядом и держать ее за руку, и не отпускать. Совсем.
Но даже все самое прекрасное в конце концов кончается. Мы подошли к обычному современному пятиэтажному дому с лоджиями и фонарем над подъездом, и она сказала: