Шофер снова хлопнул тяжелыми ладонями по баранке, выругался многоэтажным коленцем и надолго замолк. Степан не торопил его и терпеливо ждал – очень хотелось услышать окончание этой истории, одной из многих, смешных и горьких человеческих историй, каких в великом количестве можно услышать в этих далеких местах, куда людей заносит самыми разными ветрами. Не дождавшись, когда шофер заговорит, Степан спросил:
– А дальше? Чем кончилось?
– Хм, чем кончилось… Отсидел, пока сидел, баба скурвилась, завербовался вот сюда. Второй год вкалываю. Деньжат наколочу, куплю где-нибудь домик в тихом месте, найду себе вдовушку, и гори оно все синим огнем, хоть с дымом, хоть без дыма. Плевать хотел! Я к чему эти лясы тебе развожу? Увидишь того парня, перескажи и передай от меня – закон, он как дышло, куда повернут, туда и вылезет. А Пережогин повернет, он это может, так повернет, что зубы посыпятся. Передашь?
Степан кивнул. И шофер больше не заводил разговоров до самого райцентра. Набычившись, смотрел на дорогу, и его тяжелое, морщинистое лицо с плохо выскобленной щетиной было совсем иным, словно за дорогу оно успело постареть. Степан тоже молчал. Не хотелось ему говорить, силы были нужны, чтобы разорвать кольцо, которое намертво захлестнуло горло.
На окраинной улице райцентра он вылез из КрАЗа и скоро уже шагал по знакомому коридору райкома, в знакомый до тошноты кабинет, где стоял все тот же широкий полированный стол, на котором стопками лежали красные пухлые папки, аккуратно затянутые белыми тесемками, лежали листы подслеповатой, под копирку, машинописи, сцепленные в верхних уголках блестящими скрепками или тонкими иголками с пластмассовыми шишками вместо ушек. Вдоль кабинета лежала все та же ковровая дорожка, а по левую руку стояла стенка из темного дерева, какие теперь стоят во многих квартирах и которые начиняют одним и тем же способом: половину под хрустальную посуду, а половину – под книги. В этой стенке посуды не было, на полках ее, тесно прижавшись друг к другу, сверкая золотом тиснений, покоились толстые тома, и Степан, войдя в этот раз, случайно бросил взгляд на названия книг. Авторы книг, названия были столь внушительны и непоколебимы, что не вызывали даже самого малого чувства сомнения. Словно ударившись с разбегу, Степан озаренно подумал: но ведь они наверняка не вызывают сомнений и у человека, который сидит за большим, полированным столом. Пусть Степан не читал этих книг, не добрался, но он им верил. Что же тогда получается? Верят вроде бы в одно и то же, а живут по-разному? Степан скривил губы, поймав странное «вроде бы»… И оно ему разом до конца обнажило: пережогинские и коптюгинские дела, рев вертолета, идущего на посадку, размолотый гусеницами кедровник, искореженная, раздавленная земля и, наконец, то удушающее, тупое кольцо, от которого он никак не мог избавиться, и еще самое последнее – он зря пришел сюда, незачем было приходить, не нужен он здесь, потому как рушит установившийся порядок, вламываясь в него досадной помехой.