И вдруг из-за угла вышел быстрым шагом Шуба! Трофим его сразу узнал по красной шубе и по его росту – трёхаршинному, и ещё по глазам – они так и сверкали, и брови были грозно сведены. Трофим сдвинул руку с шилом, выпростал из-под лотка, шило было здоровенное, таким только кабана колоть…
А вот не кололось! Трофим стоял, как пень, шило сверкало, Шуба шёл прямо на шило…
И Трофима взяла робость. Он смотрел Шубе в глаза и не шевелился. Шуба усмехнулся, прошёл мимо – и пошёл дальше, не оглядываясь. Трофим мог его догнать, пырнуть в спину, шило насквозь прошло бы…
Но Трофим стоял, не шевелясь, и смотрел, как Шуба уходит всё дальше и дальше, пока не скрылся за тыном.
А потом колокола затихли. Началась обедня. Трофим стоял столбом как околдованный. К нему подбежали Ждан и Еремей, Ждан начал трясти его, Трофим не чуял. Тогда Еремей спросил, что было. Трофим, опомнившись, ответил, что был Шуба, проходил, видел шило, хмыкнул, а он, Трофим, не смог Шубу ударить – не поднялась рука. Трофим думал, что они начнут кричать на него, орать, обвинять в измене…
Но они ему ни слова не сказали, а только переглянулись между собой, помолчали, а после Ждан – он стал от злости весь чёрный – сказал, как будто сам себе, что это не беда, московский человек уже приехал.
– Московские люди, – поправил его Еремей.
– Да, – сказал Ждан. – Московские. Много людей! И никуда от них Шубе не деться! Хоть это и грех.
Трофим хотел спросить, почему грех? Но не решился.
И проснулся. Уже в Слободе. Было ещё совсем темно, в ноябре всегда светает поздно… Зато, опять подумалось, не там, а в Слободе! Трофим вспомнил Шубу и перекрестился. Хотя и здесь не мёд, конечно. Трофим тяжко вздохнул. Сейчас начнут вставать, шуметь. Встанет Клим, придут от Зюзина и, хоть сегодня воскресенье, поведут в покойную, там опять надо будет тыкать кочергой, кочерга будет молчать, пока не войдёт ещё один такой же тощий и приземистый, назовётся Васькой, в него ткнёшь кочергой, кочерга заскворчит… И опять мочало – начинай сначала: этот человечишко станет кричать, что это он убил, ему за это Нагие… или Трубецкие?.. или кто ещё?.. посулили сто рублей, и вот он…
Тьфу! Трофим перевернулся на спину и стал думать о другом – как он сейчас с опаской встанет, и Клим не почует, не проснётся; он выйдет из каморки, сойдёт вниз, к крыльцу, а там все тоже спят – время ещё тёмное, ночное, почему не прикорнуть? А он с крыльца и через двор к Троицкой башне, и там все спят, он в башню, вниз по лесенке к колодцу, снимет с него решётку и полезет вниз. Чего туда не залезть – колодец давно сухой, и там на самом дне сбоку открыт лаз – он в него нырь и полез дальше! Лез, лез и вылез в чистом поле, осмотрелся – кругом снег, Слобода аж вон где, сзади в четырёх верстах, не меньше, и он по полю, через леса, реки, болота и опять через поля – за Каму, к медведям, и пусть его там медведи задерут, сожрут, только бы сбежать отсюда. Марьян был прав, Мотька права, эх…