— Два разных масштаба…
Холмина кольнуло, что он всё-таки был здесь чужим, не всё мог чувствовать, не всё понимать. Ему и прежде случалось заводить знакомство с деревенскими мальчишками, восхищаться их тончайшим знанием природы, звериных повадок, рыбьих хитростей, но он не интересовался, как они постигают другую жизнь — ту, что вел хотя бы он, Холмин. Может быть, не каждый ощущает знакомое Саше напряжение? Холмин вспомнил, как мальчишеская рука протянулась к автомобильному стеклу и проверила, слышно ли изнутри движение «дворника». Слабость ли это или, напротив, великое преимущество — наивность протянувшейся руки? Как говорит Николай Илиодорович, науке потребна не ранняя зрелость, а бесконечно продленная юность ума.
— Интересную вы мне дали задачку про два масштаба, — сказал он Саше. — Кто-то из великих говорил, что ученому нужно знать всё об одном и понемногу обо всём. Здесь тоже подразумеваются два измерения, два масштаба познания… Если кому-то удается с малых лет попеременно владеть то микроскопом, то телескопом… — Не надо было заканчивать мысль, потому что Саша уже заинтересовался.
— И у нас в школе есть микроскоп, — гордо сообщил младший брат. — Колхоз подарил — микробов смотреть. — С этими словами мальчишка припустился в обгон, чтобы оповестить школу о приближении гостя.
На крыльцо бревенчатого, отдельно от деревни поставленного дома вышла женщина неясных, но не ранних лет, в пуховом платке, накинутом на плечи. Её простоватое лицо полыхало торжественностью встречи, и всё могло бы пойти до чрезвычайности натянуто, если бы Саша не выпалил с ребячьей радостью:
— Татьяна Федоровна! Здравствуйте! Вы меня узнали?
Ответ был классический:
— А то нет.
Учительница казалась на вид и бойкой, и уж непременно — судя по возрасту — опытной в своём школьном деле. И было ей чем гордиться, хотя бы в лице Саши, её ученика, но она сочла нужным, если уже не стало сковывающей официальности, сказать с чистым вздохом всю необходимую правду:
— Хвастать нам особо нечем. Лунинская школа в районе не на лучшем счету.
— Не на лучшем счету? — непонятливо переспросил Холмин, входя следом за учительницей в полутемные сенки.
Какие же такие счеты могли быть у Пошехонского района с Лунинской начальной школой, с бревенчатой избой в одну комнату, с единственной учительницей, представлявшей здесь все науки, какие есть на свете? Или никаких счетов вовсе, или уж непомерно большие — и у районе, и у Татьяны Федоровны к самой себе. Сашина задачка о двух разных мерах имела бесконечное продолжение…
Открылась дверь класса — светлого, даже просторного, с двумя рядами приземистых парт, — и на Холмина разом глянули, поворотившись как подсолнухи, ребячьи физиономии, излучавшие любопытство. А с бревенчатой проконопаченной стены, из лаковых портретных рам на него строго посмотрели двое деревенских бородатых стариков — великий Иван Павлов и великий Лев Толстой. Третий великий не удостоил вошедшего взглядом. Моложавый, в пудрёном парике с буклями, дочиста выбритый, с барски выпяченной губой, он надменно устремил взор вдаль — крестьянский сын Михаило Ломоносов был в этой троице великих менее всех похож на российского мужика, хотя уже второй век его портрет присутствовал почти в каждой деревенской школе.