– Афиша типографская была… – недовольно покосился на него Володя. – На ней актрисулька какая-то намалёвана в брильянтах, красивенная, и белый уголок для времени сеанса отведен, а оно от руки написано. 19.30… – повернулся Володя к Яшке, – …оно и в Африке 19.30.
* * *
– Сколько?
– 19.30… – ответил Тарас Иванович Руденко, подсунув к самым своим «запорожским» усам круговое многоточие зеленоватого фосфора на циферблате трофейных часов и спросил, в свою очередь: – Може, все ж такы треба було, Хвэдоровичу, дочекатися підкріплення?
Командир отряда натянул на самые глаза капюшон плащ-палатки и пробормотал, запинаясь, чтобы подышать на озябшие непослушные пальцы, которыми только что пытался навести резкость бинокля:
– Будут тебе немцы по десять раз фильму крутить, подкрепления твоего дожидаючись…
Пробормотал, впрочем, хоть и недовольно, но и не совсем уверенно, и добавил, не то убеждая начштаба, не то самого себя:
– В штаб бригады мы о своём плане сообщили? Сообщили. А толку? Обещали группу Погодина прислать, – хмыкнул не без досады Фёдор Фёдорович. – А у Погодина, сам знаешь, всего десятка полтора боеспособных душ. Велика помощь… Толку ждать? Успеет – успеет, не успеет… Погоди…
Беседин снова откинул капюшон плащ-палатки и приставил к глазам окуляры громоздкого полевого бинокля:
– Чёртова погода, ни хрена не видно…
Погода действительно на ночь глядя испоганилась окончательно.
Впрочем, именно такую погоду дед Михась одобрил как вполне подходящую и даже удачную – дескать, самая что ни на есть «партизанская» погодка (морпех Арсений, коренной одессит, без обиняков уточнил: «воровская»).
Вчера ещё было относительно тепло, с полудня рябил мелкий занудный дождь, а теперь то и дело густо и хлёстко срывается мокрый снег, в темноте невидимый, только слышно – лупит по веткам, палой листве и грязи. Зато в пятнах оранжевого света там, в деревне, частил этот, невидимый рядом, снег сплошной завесой белого конского волоса, словно свадебная чадра татарской невесты, и плотно застил от глаз командира майдан, угрюмые развалины крепости, лабиринты улочек между саманными дуванами…
Толку, что освещённость горной деревушки (не такой уж и глухой, если прикинуть, – со своим сельсоветом, с пропитанным креозотом столбом, увенчанным жестяным репродуктором радио – недавно ещё не абы какая гордость Эски-Меджита) стала теперь непривычно обильной и яркой.
Раньше-то, бывало, только на террасе сельсовета с фигурными столбиками, кружевами татарской резьбы, – бывшей резиденции здешнего управляющего Ильясова, – подслеповато рдела голая лампочка, собирая ночных мотыльков и подсвечивая край кровавого кумача: «Вафат дошманым Советик хакимлет!»