на память, да она, зараза, расползлась в пальцах – намокла.
Крутили киножурнал фронтовой хроники. «Weltspiegel»[34] – судя по готической надписи на борту «передвижки», – небольшого фанерного фургона, размалёванного то ли наспех, то ли безо всяких таланта и умения, рекламными уродцами киногероев и плагиаторш Марлен Дитрих.
Зрелище успехов «Totenkopf»[35], надо полагать, было не таким уж и захватывающим для непосредственных участников других жизненных хроник, которым недавно ещё довелось месить грязь отступления отнюдь не под оптимистические песнопения, а под рёв советской дальнобойной артиллерии с Таманского берега. Поэтому, заставляя испуганно шарахнуться часового, из дверей то и дело выходили перекурить то какой-нибудь унтер-офицер в наброшенном на плечи кителе – в духоте «клуба» было жарко, как в прачечной, – то солдаты в распахнутых шинелях поверх тёплого белья, и тогда часовой бросался к ним с расспросами…
«Старших офицеров что-то не видно», – отметил Сергей.
– Погоди, когда кто-нибудь выйдет, – прошептал он на ухо Арсению, притаившемуся в тени изгороди. – Чтобы побольше осколками накрыло, а не досками от двери…
– Как только рванёт… – обернулся Хачариди к остальным, – …вы вокруг мечети. Вы справа, вы слева… – кивнул он поочередно друзьям-соперникам Далиеву и Малахову. – Прижимайтесь к стенам и палите короткими очередями, но часто. Вроде как нас тут до хрена и больше. И орите как резаные… – добавил он.
– А что орать-то, дядь Сергей? – сглотнув горлом, спросил Яшка.
Как всегда, перед самой дракой командирский пафос его куда-то улетучился, уступая место готовности быть № 2, а то и 3–4… в общем, обыкновенным мальчишкой… – перед таким безоговорочным авторитетом, как дядя Сережа Хачариди.
– Что хочешь, то и ори, только по-русски, – бесшумно отстёгивая сошки пулемёта, добродушно проворчал Серёга. – За Родину, за Сталина и мать его так…
– Чью? – рассеянно переспросил Цапфер, нервно стискивая цевьё ледяными пальцами.
– Гитлера, разумеется.
– А-а…
– А вот и он сам! – уже в полный голос рявкнул Арсений и отодрал кольцо чеки из-под донца рубчатого стального цилиндра. – Эй, Гитлер, лови!
Толчком плеча распахнув створки, и впрямь из дверей мечети вышел поджарый немец с характерными усиками и косой челкой, разве что на носу его поблескивало пенсне в тонкой оправке.
Граната с невинным стуком булыжника ударила в известняковую плиту порога, обшарканную поколениями правоверных, словно хлебная корка, изъеденная мышью, подскочила…
Немец невольно отпрянул назад, но тут же, подняв пенсне на лоб, нагнулся, близоруко прищурился.