Мацкевич подивился тому, как превосходно, почти без акцента, Судзуки владеет русским языком. Только раскатистое «р», заменяющее в том числе и букву «л», да труднопроизносимое русское «ц», выдавали его.
– Шпиона из меня не получится… И не надейтесь, господин Судзуки, – заявил Дмитрий Александрович.
– Ну, ладно, сегодня я вас отпускаю, но вы подумайте на отдыхе. До новых встреч, господин инженер-механик, – с иронией произнес японец.
Патруль вывел Мацкевича из консульства, на улице его терпеливо поджидал «помогайка». Подхватив свой чемодан и дав доброго пинка под зад своему, так сказать, «провожатому», предварительно бросив ему монету, Дмитрий Александрович быстренько погрузился в подошедшую пролетку, которая доставила его к дому, где он когда-то квартировал.
Хозяйка, Лукерья Кузьминична, изрядно постаревшая, встретила его радушно, как близкого родственника, и предложила ему разместиться в той комнате, в которой он когда-то жил. Полились бесконечные расспросы и разговоры о Валерии, о семье, о Петрограде и вообще о жизни. Хозяйка жаловалась на беспорядки в городе, стрельбу по ночам, на недостаток продовольствия и на ухудшающиеся условия жизни.
Дмитрий Александрович поднялся затемно. Что-то не спалось, и он вышел на крыльцо в майке, брюках и тапочках на босую ногу. Развиднелось, сразу повеяло свежестью. Улетучивался легкий туман, на востоке разгоралась заря и наконец и из-за сопок показался ярко-малиновый диск солнца, но и луна еще не уходила с горизонта, повиснув белесым силуэтом над бухтой. От перильцев крыльца до края крыши сеней заплел паутину крупный, величиной с детский кулачок, паук, поджидая в свои тенета очередную жертву. В переплетении паутинок блеснули алмазным отсветом бусинки росы. На клумбах пламенели астры, полыхали разноцветьем георгины.
«Все-таки хороша приморская осень, – подумалось Мацкевичу. – Такой красоты, наверное, нигде в России не увидишь».
Он перевел взгляд на бухту, на город. Еще не выключили топовые огни работяги-буксиры. На кораблях били склянки, отзванивала время рында. Только не было российских кораблей у 33-го причала.
По всему периметру бухты хозяйственно расположились иностранные корабли.
Заблестели под солнцем позолоченные маковки школы-церкви «В память всех убиенных в войне 1904–1905 гг.». В овраге, который располагался чуть ниже церкви, и где были разбросаны домишки городской бедноты, затеплилась жизнь, переговаривались соседки, потянуло чем-то съестным.
* * *
Район этот назывался «нахаловкой». И застраивался он вопреки всем запретам.
Дмитрий Александрович вспомнил, что, по существовавшим тогда правилам, если застройщик успеет сложить за ночь печь, вывести трубу и эту печь затопит, то его уже с этого места не сгоняли. Сколько же таких «нахаловок» понастроено по всей России!