Беляев насмешливо посмотрел на него.
– Записи… библиотеку… Вы уверены, что ваша жена цела, а дом не сравнен с землей?
Буйкис схватился за сердце.
– Зачем болтаете? – угрюмо сказал Джавадов. – Старика расстроили. Его поддерживать надо, а вы…
– Оставьте меня в покое! – вспыхнул Беляев.
– Это вы никому не даете покоя! Мужчиной надо быть. Стыдно!
Беляев поднялся, хотел что-то сказать, но не смог и тяжело рухнул на место, Буйкис подвел его к нарам и уложил.
– Бедняга, – сказал он. – Ему совсем плохо. Не понимает, что говорит.
– Не понимает? – нахмурил брови Джавадов. – Очень хорошо все понимает!
– Вы несправедливы, сержант… Разве он виноват?.. А вам, мой друг, советую крепко держать себя в руках. Сейчас, милый мой друг, такое время…
Буйкис не договорил, махнул рукой и пошел укладываться. За ним двинулся Кент.
Прошло полчаса. Все спали, и только Джавадов сидел у стола, подперев руками голову. Пономаренко открыл глаза. Ему было лучше, и Джавадов просиял. Но вот он нахмурился и, оглядев лежащих на нарах товарищей, тревожно сказал:
– Расклеиваться стал народ… Я сам сейчас с Беляевым ругался. Товарищ капитан, нас, коммунистов, трое. Может быть, поговорим немного, а?
– Поговорим, – кивнул Пономаренко. – Я и сам об этом думал. – Он встал и прошел к столу. Джавадов разбудил Островерхого.
На нарах тяжело завозился Кент, простонал Беляев. Пономаренко оглядел их, вздохнул.
– Думаю, – сказал он, – что наша главная задача – это сохранить людей.
Джавадов и Островерхий кивнули.
– Значит, – продолжал Пономаренко, – будем беречь их, сколько хватит сил… Принеси-ка воду, Остап Афанасьевич.
Островерхий направился к нарам и вернулся, бережно неся консервную банку. На дне ее плескалась вода.
– У тебя была вода? – прошептал Джавадов, заглянув в банку.
– Была… Четвертый день берегу.
Прошел к нарам и Пономаренко. Он вытащил откуда-то стеклянную банку, в которой на четверть было воды. Слив в нее порцию Островерхого, капитан прикинул: воды набралось около стакана.
– Будем считать, – сказал пилот, – что это наши взносы в пользу слабых.
Джавадов стоял, стиснув перед грудью кулаки. О, он бы дорого дал, чтобы иметь возможность слить в банку и свой пай! Но, увы, воды у Джавадова не было! Вдруг сержант посветлел, метнулся в угол подвала и молча положил на стол кусочек черствого хлеба.
Капитан Пономаренко понял состояние товарища. Он придвинул хлеб к банке.
– Будем считать, – сказал пилот, – что это наши взносы в пользу слабых. Разбуди народ, старшина, и раздай каждому поровну. – Пономаренко поднял палец: – Учтите, мы уже получили свою долю!