В пятнадцатом году она пошла врачом на один из санитарных поездов земского союза, пробыла до конца войны в прифронтовой полосе, в Царстве Польском и в западных губерниях, потом после Октябрьской революции, заболев тифом, слегла в Смоленске, да так и осталась там на всю гражданскую войну ординатором того самого инфекционного отделения, где сначала лежала больной. Ей дали по ордеру комнату в квартире, уплотнили недавно вернувшегося из плена бывшего царского офицера, а теперь делопроизводителя горкомхоза гражданина Прилипко, и она осталась жить в Смоленске, не имея причин уезжать в какое-нибудь другое место, потому что больных можно лечить было всюду одинаково, а ничто другое ее нигде не ждало.
У ее родственников, оставшихся в Петербурге, с которыми она не виделась много лет подряд, у каждого по-разному, но, в общем, у всех, судьба сложилась несчастно. Брат, морской офицер, был взят заложником во время Кронштадтского мятежа и расстрелян большевиками; муж старшей из сестер, армейский офицер, протрубивший всю войну в окопах, командуя полком у красных под Уфой попал в плен к белым и был расстрелян колчаковцами; муж второй сестры — петербургский доцент — уехал на Дон и сбежал в эмиграцию; муж третьей, младшей, любимой сестры, инженер-путеец, начальник дистанции, оставив жену беременной, умер от тифа.
Старшая сестра тянула в Петербурге троих детей, устроившись воспитательницей в приют для беспризорных. Средняя, в прошлом остроумная дама декадентского толка, вдруг после революции ударилась в религию и стала доброхотной монашкой при каком-то церковном приходе. Младшая сестра растила маленькую дочь, имела один за другим, как на подбор, несчастливые романы и все писала, что мечтает встретить человека, за которым ребенок будет как за каменной стеной.
На все случившееся с ее семьей Софья Леонидовна имела свое, вполне твердое и, как всегда у нее, безапелляционное мнение; брата она жалела, знала по довоенному времени, что он был гуманный человек и что его любили матросы, и считала, что он погиб зря и обидно. Впрочем, не горела при этом ненавистью. Старшей сестре сочувствовала в ее потере, отрывала что могла от своих скромных заработков, иногда посылала ей для детей посылки и деньги. К средней сестре относилась без сочувствия, мужа ее считала напыщенным дураком и говорила про его отъезд в эмиграцию, что туда ему и дорога. К самой сестре относилась насмешливо, в религиозность ее не верила, а монашество считала юродством, да вдобавок еще совсем не ко времени. За младшую сестру беспрерывно волновалась, переживала все ее письма и одно время собиралась даже съехаться с ней, но потом одумалась, боясь, что своим неуживчивым характером и вовсе помешает ей снова выйти замуж. Жертва, впрочем, оказалась напрасной — сестра замуж так и не вышла. Она всегда больше давала, чем брала, а от чужого горя, с которым она всю жизнь имела дело, у нее, как она иногда выражалась в минуты откровенности, была на душе мозоль.