— Плохо дело,— сказала Тоня и взяла Машу под руку.— Пойдем, по дороге расскажу.
Она была одета не так, как обычно: в теплом толстом платке, повязанном поверх полушубка, в валенках и с кошелкою в руке.
— Вчера только пришла в кабаре,— без всяких предисловий, немножко дрогнувшим голосом, в котором чувствовались усталость и озноб, начала Тоня, — а Шниквальд уже сидит. Сразу подозвал, заказал кофе, вынул деньги расплачиваться и говорит: «Подольше давайте мне сдачу, не спешите. Меня, говорит, сегодня вызывали в гестапо и долго расспрашивали о вас. Я сказал им, что вы хорошая девушка, что я вас хорошо знаю, что все, что они думают, глупости...». Я стою, слежу, чтобы у меня только руки ходуном не ходили, и отсчитываю ему сдачу. Он говорит: «Уходите, спасайтесь... Данке шен»,— говорит, взял у меня сдачу, поглядел на меня, вздохнул, допил свой кофе, встал и ушел. Все-таки, выходит, любил он меня, не врал. Бог с ним!
— Ну и что ты? — холодея от ужаса и ожидания предстоящего несчастья, спросила Маша.
— Вышла на кухню, поболтала с подружками, потом между делом, как была, вышла во двор, потом через задний двор и прямо в кофточке, без шубы домой.
— Домой! — ужаснулась Маша.
— Ну, а куда же? Рация-то дома. Решила, если они меня уже там ждут, все равно, семь бед — один ответ, а если нет, оденусь, возьму рацию и уйду насовсем. Рация, вот она,— кивнула Тоня на корзинку, которую она держала в руке.— Возьми-ка, тебе принесла,— и она передала в руки Маше тяжелую кошелку.— Там сверху гречка насыпана,— сказала она, объясняя ее тяжесть,— будете варить со старухой, меня вспомните.
— Подожди, когда же это было, это же вчера было? А где же ты была? — спросила Маша.
Тоня оглянулась назад, вдоль пустой улицы, так, словно не хотела оставаться с Машей ни одной лишней минуты.
— Где была, там меня уже нету. По квартирам не ходила, я теперь заразная. Вчера прибежала сюда, к воротам, почти всю дорогу до твоего дома шла, думала догнать — нет, опоздала, а зайти к тебе побоялась, чтобы не подвести. Пришлось ночь да день проходить кое-где, где немцы поменьше ходят.
— Где же ты ночевала?
— За окраиной, в блиндажах старых, — Тоня повела плечами под полушубком. — Ничего, — ответила она на сочувственные слова Маши, что она, наверное, ужасно замерзла.— Я теперь к партизанам пойду. Там, в лесу, подольше на холоду-то бывать придется. Ну, Ниночка, миленькая ты подружка моя...— сказала она, останавливаясь: они подошли в кто время к следующему углу.— Дороги наши с тобой разные, дай поцелую...
— Подожди, — сказала Маша,— как же ты их найдешь? Когда ты пойдешь?