Она докрутила последний жгутик, достала карандаш и спичку и немножко подвинулась, чтобы удобнее было писать. Потом вынула картонную корочку книги, перегнула ее пополам, чтобы можно было писать на твердом, еще раз мысленно проверив себя, повторив первую фразу, которую она собиралась зашифровать до начала сводки, зажгла спичку, записала еще при свете спички первые три цифры, потом зажгла от спички первый жгутик, потом от первого — второй, от второго — третий и закончила шифровать фразу, как раз когда кончился пятый.
Шестой она не стала зажигать: надо было минуту передохнуть, чтобы не сбиться, а потом уже зажечь вторую спичку и начать зашифровывать сводку.
Фраза была недлинной, как и положено, вполне деловой, но список несчастий не становился от этого короче.
«Я семь дробь три, — сообщала Маша,— моя квартира закрыта, хозяин (это была Софья Леонидовна) взят, седьмого (это была Тоня) раскрыли, ищут, Стрижевский (фамилию застрелившегося члена управы не стала зашифровывать — какая разница, если немцы перехватят его фамилию в эфире, он все равно уже мертв) застрелился. Подозреваем предательство. Я раскрыта, но ушла. Прошу новую явку, прошу указаний». И еще раз: «Прошу указаний...»
Строго говоря, надо было написать «подозреваю предательство», но Маша, даже не думая над этим, написала именно «подозреваем», потому что за время своих передач в эфир уже привыкла к тому, что она не сама по себе, а только самый кончик какой-то длинной, как ей казалось, цепи, в виде которой в ее представлении существовало здешнее, смоленское подполье. Она только была самым последним звеном, отстукивавшим свои тире и точки в эфир. За ней шли Тоня и Софья Леонидовна, не знавшие друг друга, но соединявшие ее с какими-то другими звеньями, о которых не знали сами.
Теперь не было ни Тони, ни Софьи Леонидовны.
Ее, Машу, словно отрубили от всего, с чем она через этих людей невидимо для себя была связана. Отрубили, а то, от чего ее отрубили, наверно, продолжало существовать, иначе не могло быть, и она говорила сейчас «подозреваем предательство» от имени тех, неизвестных людей, отделенных от нее теперь выпавшими звеньями цепи, но, наверное, именно так же думавших, как она, наверное, тоже подозревавших предательство. Да что же здесь еще могло быть, кроме предательства?
Теперь Маша раскрутила шарик, переданный ей Кульковой, еще в темноте несколько раз разгладила его на ладони и только после этого снова зажгла спичку.
На этот раз сводка была короткая, короче, чем обычно, но зато в ней было два сообщения чрезвычайной важности: номера трех дивизий, прибывших в район Смоленска с Южного фронта, и сообщение о предполагаемом приезде в район Смоленска Гитлера. Маша зашифровала все до конца, повторила в конце еще раз: «Я семь дробь три, жду указаний». И снова осталась в темноте,