Пред нами предстал ярко выраженный тип немецкого унтер-офицера, сухого, натянутого и грубого. Он не пытался прикрыть дымкой невинности свою недавнюю деятельность и ограничивался самыми односложными ответами. К тому времени административный аппарат, заменявший гражданский суд в военном совете, уже был в действии, и это дело было передано в суд в «Олд Бейли», заседавший под председательством «лорда, главного судьи» Англии и двух других судей, соблюдавших весь церемониал и всю пышность, присущие этому историческому трибуналу. Сэр Джон Саймон, генеральный прокурор, вел обвинение, а сэр Эрнест Уайльд был представителем защиты. Улики, подтверждавшие виновность подсудимого, не оставляли никаких сомнений относительно исхода процесса. Суд удалился на совещание в уверенности, что вновь соберется на следующее утро, но второе заседание оказалось уже излишним. Главный надзиратель Брикстонской тюрьмы услыхал ночью глухие удары, раздавшиеся из камеры Купферле. Он поспешно оделся и встретил в коридоре ночного надзирателя, который сообщил, что ему не видно Купферле через глазок его камеры. Бросились к заключенному и, открыв дверь, увидели, что Купферле повесился на форточке окна камеры.
Он затянул петлю шелковым платком и встал на толстую книгу, которую затем оттолкнул ногой. На стук, который произвел непроизвольно ногами повесившийся, вошел надзиратель. Было сделано все, чтобы вернуть его к жизни, применяли искусственное дыхание, но напрасно.
Хотя Купферле и родился в Баварии, но он был насквозь проникнут прусским духом, и вся его психология была психологией пруссака. Надо полагать, что в начале войны он сражался на западном фронте. На лице у него был рубец, происходивший, по всей вероятности, от удара прикладом. Его похоронили на кладбище Стретамского парка.
Усиление немецкого шпионажа
В течение всего 1915 г. мы никогда не знали, что принесет нам завтрашний день. Среди вороха перехватываемых почтовой цензурой писем каждый день отбирались очень многие, требующие расследования либо потому что они были адресованы какому-нибудь подозрительному лицу, либо потому, что в них было много неясного. В таких случаях приходилось вызывать отправителя, чтобы он дал объяснения, и задержать его в случае, если его доводы казались неудовлетворительными. Если часть письма была написана симпатическими чернилами, приходилось действовать по-другому. В таких случаях мы были уверены, что имеем дело со шпионом, но все же предпочитали оставлять его на свободе до тех пор, покуда он сам не даст неопровержимых доказательств своей виновности.