XI.
Умеренность и искусство
«Заказ должен быть закончен», — вспоминала Фрида слова Давида, вытирая салфеткой кисть. Ну и черт с тобой, закончу я твой заказ, если это единственный способ отвязаться от тебя как можно скорее. Она дорисовывала «Дьявола» и злилась. Дьявол получался таким как надо: приправленным самыми недобрыми ее чувствами.
Давид напугал и шокировал ее. Появился из ниоткуда, говорил о том, чего просто не мог знать. Но он знал! Знал! Общаясь с ним в тот день, Фрида ощущала себя препарируемой лягушкой, распятой на столе. Хуже того, он вынул из нее самое сокровенное и смешал с грязью — вырезал ее сердце и кинул в таз с мутной водой. Как он смел говорить с ней о любви? Можно подумать, он в этом много понимает!
Но вот странность: его речь отзывалась в ней волнующим многократным эхо. Несмотря на то, что в тот день она дала себе установку игнорировать его нравоучения о любви и целостности, закрыться от них барьером цинизма и безразличия, прокручивая в уме лишь одно слово «бред, бред, бред…», его слова не отлетали от нее — они терялись среди расщелин и хребтов ее внутреннего мира и, отраженные, достигали сознания уже не извне, а из ее собственных глубин. Мысль о том, что Давид может быть прав, то и дело застила свет, пробегая по небу грозовым облаком. Фрида гнала ее от себя, но до сих пор улавливала в гулкой тишине слабые, едва различимые отголоски эха его слов.
Как бы то ни было, вся эта интригующая история переставала ей нравиться. От Давида следовало держаться подальше, слишком уж он странный и страшный. Думая про тот его взгляд, напоминающий о существовании вечной мерзлоты, навсегда упокоившей в себе все, что когда было живым, Фрида ежилась. Это нечеловеческий взгляд. Может ли существо, наделенное душой, смотреть так? Нет. Так можно смотреть лишь в том случае, когда душа мертва и реанимировать ее уже невозможно. Даже бесстрастные святые с икон глядели иначе. Их нарисованные глаза взирали прямо и по первому впечатлению строго, но Фрида точно помнила, что, будучи еще маленькой девочкой, она уже могла распознать в них чувство.
Когда мать была жива, она приводила Фриду в церковь. Одной рукой держала ее ладошку, а другой крестилась, беззвучно шевеля губами, подолгу глядя на образа. Фрида тоже разглядывала лики святых в золоченых окладах. Казалось, где бы она ни стояла, все они неотрывно следят за ней, смотрят прямо в глаза, и она отвечала им детским честным взглядом. Лишь спустя много лет, после долгого перерыва снова придя в церковь, Фрида поняла, что за чувство она так явственно угадывала в них еще тогда, — сострадание. Разгадав секрет иконописцев, взрослая Фрида лишь горько усмехнулась и больше в церковь не приходила. Тем не менее даже нарисованные глаза с икон смотрели с состраданием, а вот глаза живого Давида — нет, в них не было ничего, пустота.