Всемирный потоп. Мистический закон четырех шестерок (Мулдашев) - страница 3
У меня есть два кумира: в офтальмологии – Владимир Петрович Филатов, в жизни и путешествиях – Николай Константинович Рерих. Мне все время кажется, что эти два человека, сделавшие исторические открытия, обладали той степенью душевной чистоты, что их имена до сих пор ассоциируются с чем-то святым и романтически приятным.
В моем кабинете висит одна из картин Рериха. Когда я смотрю на нее, то все время ощущаю какую-то величественную недосказанность.
– Что же недосказал Рерих? – все время думал я.
Но только после того как нам удалось организовать четыре научные гималайские и тибетские экспедиции, я понял, что одним из многих глубинных и важных посулов к поискам являлась недосказанность Рериха. Этот ученый обладал научной мудростью в том смысле, что ничего не утверждал с видом пророка, а оставлял простор для будущих исследований, подталкивая своей мыслью чужие мысли.
Сейчас, когда я пишу эти строки, экспедиция уже позади, научный материал обработан, получены результаты. Но меня не покидает мысль, что Рериху было значительно труднее, чем нам: коммунистический разброд в России, напряженная международная обстановка, лошади вместо автомобилей, тяжелые брезентовые палатки, отсутствие консервированных продуктов и тому подобное. Я представляю, как этот смелый человек, обуреваемый всего лишь порывом научного познания, среди пылевых бурь на высотах 4–6 километров пробирался к святыне Тибета – горе Кайлас. Немного не дошел, а может быть, время еще не подошло для открытия. Но я знаю точно, что, если бы Рерих дошел до Кайласа, он бы увидел то, чего не видят и чему поклоняются паломники, он бы смог открыть таинственный Город Богов.
Николай Константинович Рерих
Мне не по себе и немного страшно оттого, что именно нам – небольшой группе уфимских ученых – выпала доля открыть легендарный Город Богов. Оказывается, человек может бояться того, что на его долю выпало открытие. Комплекс внутренней человеческой неполноценности, наверное, давит.
А неполноценность я хорошо помню. В детстве, когда я жил в небольшой уральской деревеньке, я испугался змеи и стал заикаться, да так сильно, что не мог произнести слово «мама». Стараясь помочь, меня определили на лечение в интернат для неполноценных детей, где я жил в многолюдной комнате. В эти годы я находил радость только тогда, когда, взяв ружье, один уходил в лес. Я был приспособлен к тайге и ничего не боялся. Я боялся лишь людей, с которыми надо было разговаривать. Пытаясь научиться говорить, я натаскал на зиму в одно место много хвороста, потом прибегал туда, разводил костерок и по многу часов вслух учился произносить звуки «а… э… о… у…» и даже простые слова. Но деревенские пацаны подпасли меня, сожгли весь мой хворост, а на снегу лыжной палкой написали: «Х… тебе, заика». Увидев это, я упал в пепел и навзрыд заплакал.