Одетый по случаю торжества в ослепительно белые штаны и жёлтые мокасины вместо обычных затёртых шорт и вьетнамок, Мамикян вылез из пахнущего кожей салон и поприветствовал публику:
– Ну чё, не ждали, блядь? С приехалом меня, хе-хе.
Потом было шампанское из одноразовых стаканчиков, крепкое рукопожатие городского головы, уважительное похлопывание по плечу от «братков» и страстный поцелуй от Ганночки…
– Карочка, я так тебя люблю! Ты такой у меня молодец, мужик!
– Ага, а до этого не мужик был, да?
– Да ну тебя, я же любя. А чего ты злой? Устал наш папочка?
– И устал тоже. Да сон старый приснился… Как там Гоша?
– Господи, кому шо! Шо ей будет, железяке твоей? Стоит во дворе, дожидается.
Пили до самого утра.
А утром городской голова поехал в управу и первым делом набрал номер уполномоченного Главного управления по борьбе с коррупцией и организованной преступностью Службы Безпеки Украйны.
– Совсем уже нюх потерял это Мамикян! Персональным самолётом персональный автомобиль на персональный аэродром привёз, да! Куда там Березовскому со Смоленским. Вы уж там примите меры…
* * *
Ганночка капризно поджала вишнёвые губки.
– Ну Карочка! Ну вот только прилетел и опять едешь! Шо тебе дома не сидится?
– Я быстро обернусь, вечером назад. Дела в Донецке. Соскучиться не успеешь, моё солнышко.
– А ты на джипе поедешь, да?
– Нет, на Гоше.
– Ну вот шо за наказанье! Опять Хоша! Зачем машину покупал тогда?
– Там груз надо небольшой забрать. Да и джип ещё на регистрацию не поставлен, номеров нет…
– Ой, ну какие мы стали! Прямо образцовый хражданин! Номеров ему нету, прямо вся милиция сбежится арестовывать!
– Ганночка, я и вправду… Я вот подумал. Завяжу я, пожалуй. Деньги у нас есть, бизнес какой-нить легальный замутим. Всё, хватит. Намотался я по трассам, пора дорогу-то менять.
– Ой, неужто правда, Карочка? Господи спаси, услышал Бог мои молитвы! И тогда ребеночка заведём, да?
– Да, солнышко…
Мамикян крутил баранку, чувствуя вкус горячих поцелуев на губах до самого Донецка…
* * *
На обратном пути Гоша вёл себя странно. Не в тему порыкивал, а на подъезде к ночному Артёмовску вдруг наотрез отказался включать дальний и ближний свет, ограничившись слабыми «противотуманками».
Не доезжая двухсот метров до поворота на центральную улицу, вдруг вообще забастовал и насмерть заглох.
Карапет, зло матерясь, пошел к дому тылами, срезая путь через соседские сады. Подошел к своей неприметной калитке на заднем дворе и резко остановился, прислушиваясь…
Во всем доме горел свет. У крыльца шелестели мужские голоса. Что-то бормотала милицейская рация.