Клод пересадил одним движением Соню себе на колени. оставаясь в кресле самолета, и пропел ей в ухо:
– Всем назло нам повезло, – он запнулся, подбирая рифму, – Видишь, я уже начал писать песню.
– Ты уверен, что не своровал ее у кого-то? – тихо засмеялась Софья, и закрыла его рот поцелуем.
– Наш самолет начал посадку, просим пассажиров занять свои места и пристегнуться, – глядя на милующуюся парочку, сказала стюардесса в микрофон.
– Придется вернуться нам с неба на Землю, – сказала Соня на ухо Клоду.
– Запомни эту строчку, пусть она станет началом еще одной песни.
Соня пересела на свое кресло, закрыла глаза и продолжила мысленно писать свою первую песню:
Придется вернуться нам с неба на Землю
На ней нам привычно и просто отлично!
Завидуют Ангелы нам с колыбели,
Что можем мы взмыть, а потом приземлиться.
Что можем мы есть и пугаться, и злиться.
Что можем меняться, ругаться, мириться.
На родине жить или быть за границей.
Пока ты живешь – все еще воплотится!
И главное взрослым – успеть пожениться.
Судьбу мы свою из людей выбираем
И с ними союз может стать нашим раем.
А может прокиснуть, не став настоящим
Счастьем.
Она продекламировала стихи Клоду в ухо с придыханием, в перерывах целуя мочку уха. У него даже глаз защикотало от невиданного удовольствия. Жаль, что смысла он не понял, ведь стихи-то были на русском.
– Я написала, что пожениться – это единственный путь в рай. – Перевела Соня любимому.
Клод помрачнел:
Наши с тобой предыдущие браки нас так окунули в …совсем другое.
– Знаю.
– Скажи, Софии, а какие стихи ты написала после своей первой брачной ночи?
– Не стихи, а, скорее, басню.
– Басню?! – изумился Клод.
– Да, про невинного агнца.
Читать Соня вслух ее не стала, потому что пора было уже готовиться на выход из самолета. Но стоя возле спуска на трап, она внезапно вспомнила, как после того, как ее лишили девственности при помощи розочки из бутылки, как на ее глазах зарезали первого любовника, к которому послал ее муж в первую брачную ночь, душа и тело ее будто оледенели. Ведь и ее новоявленный супруг тоже пытался зарезать, как он говорил, в порыве ревности. Но в ревность она не верила – его душа боролась между желанием убрать свидетеля и иметь алиби своей кастрации в виде жены.
Полуобморочное от страха и боли состояние, длившееся несколько недель, закончилось тогда для Сони слезами и странными строками на коробке для салфеток:
Истратиться на блеф, на пустяки!
Пасут барашков, что б зарезать, пастухи.
Еще в лесах их волки стерегут
Что б то же сделать – съесть и отрыгнуть.
И что подлей – пять месяцев им головы дурить,