– Понравилась ли тебе бывшая квартира Клода или вы купите себе что-то другое вместо нее, – поднял вопрос практичный отец Клода.
Ангел Софьи на секунду зажал рот своей подопечной, чтобы она не выдала что-то злое. Ирония – оружие обоюдоострое. И высказывания нынешней жены и прежней должны быть взвешенными. А Соня хотела ляпнуть, что это был по дизайну «один большой гроб»
Ангел Клода замер в полете и чуть не рухнул, подумав, что Клод сейчас вмешается в разговор и скажет что-нибудь типа – «сами видели квартиру, чего спрашиваете».
Соне квартира не понравилась. Это вообще не жилье, а декорация для театральной пьесы в жанре трагедии. Из-за того ли, что пока Софья переводила сценаристам, писавшим сюжет фильма о судьбе Клода и его жены и знала все о поведении Жиз на этой территории. А, может, потому, что обстановка не только одиозной спальни в красно черных тонах, но и гостиной, где была копия дивана, созданного по мотивам Дали в виде алых губ из воловьей кожи, или из-за пустой и никак не оформленной детской, Соня вдруг поняла, насколько плохо в этом киче из кичей жилось такому тонкому и чувствительному Клоду. Кроме того, что бывшая супруга была слаба на передок и мстила мужу за то, что он не был склонен к такой вульгарности в отношениях, для него еще и внешний образ всего, что она выбирала, должен был резать глаз и вызывать отторжение. Все напоказ, все ненастоящее, ставшее и его настоящим.
Вопрос свекра вернул ее к реальности из пучины жалостливых размышлений. И напомнил, что родители Клода не в курсе их планов отъезда из страны.
Свекор все еще смотрел на невестку, ожидая ответа.
– Для меня вся обстановка в их доме говорила о том, что это было торжество эгоизма жены над альтруизмом мужа.
Ангелы взмыли вверх и захлопали в ладоши. Также сделали и родители Клода. А сам он был потрясен тем, как верно сформулировала в словах Софии то, что он чувствовал, как музыкальный диссонанс. Весь вид мебели, ковров, штор вызывал у Клода желание бежать из дома куда глаза глядят. Возвращаясь ночью, он никогда не включал свет, чтобы не видеть этой какофонии цвета. Тем более, что в их доме, когда там была Жизель, орала стереосистема. И звучал Рамштайн. Вся эта сила цвета и звука делали Жизель еще менее милой, что до свадьбы. Он женился на ней в полном смысле слова под дулом пистолета, жил потому, что под прицелом оказался еще и малыш. И их брак доказывал поговорку «насильно мил не будешь». И Клод был рад, что его жену убил маньяк, а не он сам. Потому что не раз был близок к тому, чтобы порешить эту эпатажную особу, которая его мало того, что, фактически, насиловала, но еще и изменяла направо и налево прямо на глазах у репортеров.