За завтраком Полулунок рассказал о том, что ему удалось узнать от Фария Кунста.
– Стало быть, Римафины действительно в опасности, – печально произнес Кратис.
– Да. Бобровая Заводь, Красвиль, Виргиня – все города находятся под угрозой. Но мы на свободе, а это значит, что не все потеряно. Мы обязаны придумать, как остановить Конфедерацию и ее президента.
– Обязаны? – Трехручка чуть не подавился куском кабаньего окорока. – За себя говори, а я за Экстраполис от всей душеньки спокоен – под купол никакой ядерной конфетизации не просочиться.
– Виргиния – дыра, – Селия пожала плечами. – Там даже портнихи ни одной приличной нет.
– Мы бессильны. Мой народ уважает силу, но отвергает насилие, – глядя на огонь, сказал Кратис. – В Римафинах чужестранцев принимают как гостей. Даже если предупредить людей о нападении, это ничего не изменит – они не станут воевать. Лучше погибнуть, чем изуродовать свою душу убийством.
– Многоуважаемый Кратис тысячекратно прав в том, что не стремится переоценивать наши силы. Если Красвиль и Римафины обречены, то это хоть и прискорбная, но судьба, – Бальтазар поднял вверх указательный палец, подчеркивая важность своего высказывания. – А у нас всех тоже судьба, но своя. Нам надобно по воле этой судьбы не в войну играть, а волшебника отыскать и желания овеществить.
– Да вы только послушайте себя, шкуры бобровые! – взвился Полулунок. Он собрался отчитать спутников за малодушие, но осекся. Его разум царапнули последние слова Силагона. «Овеществить желания, – подумал Халфмун. – Точно. Я ведь могу загадать какое угодно желание. Да, я спасу всех-всех-всех. Такой героизм Селия точно заметит и оценит по достоинству».
– Ладно, бобров на плотине не меняют, – сказал он вслух. – Путь выбран, будем следовать по нему до конца.
– Как же ты меня достал своими бобрам, – закатив глаза, простонала Селия.
Наевшись, путешественники пошли дальше. Полулунок нес завернутые в листья исполинского лопуха остатки мяса, Селия восседала на шее Кратиса, а Трехручка и Бальтазар – на плечах великана.
– Я тащу кабана на горбу, потому что половину его ног мы съели, а оставшиеся если куда и пойдут, то только нам на обед. А тебе, Кратис, как будто нравится изображать вьючное животное и везти тех, кто и сам ходить умеет.
– Животное… я и есть зверь, а не человек, – вздохнул Ясносвет. – Мое внешнее уродство дополнилось внутренней ущербностью, и нет смысла отрицать это. Я чудовище, которое никем не притворяется. Однако когда этот монстр хоть немного помогает людям, в нем оживает память о том, что когда-то и он был человеком.