– Нет, не надо маме говорить! Мы не пили никакого вина, честно. И девчонок вообще не трогали. Просто познакомиться хотели, подружиться и поиграть.
– Хворостины с вашими задами подружатся на весь месяц вперед, когда мамки об играх этих узнают, – пообещала Дина. – А теперь кыш отсюда, шантропа.
Повторять два раза ей не пришлось. Парней как ветром сдуло.
– Вы уж простите их. Они хорошие мальчики, просто ума еще не набрались, вот на подвиги их и тянет, – Дина улыбнулась.
– Спасибо, – пробормотал Халфмун, которого до сих пор бил озноб. – Бальтазар, Трехручка, Кратис, уходим. Очень-очень быстро уходим.
Виноградную Долину путешественники покинули бегом, то и дело оглядываясь. Говорить никому и ничего не хотелось, только Селия, свешиваясь с плеч Ясносвета, возмущалась, пока не охрипла: – Ничтожные карикатуры на людей. Уродливые твари с заплывшими жиром мозгами. Подлые задоголовые поросячьи отрыжки в соусе из козлиных соплей и тухлого винного уксуса, достойные пожирания личинками гнилостных навозных жуков. И ты, Кратис! Как ты посмел затыкать мне рот?! Нет, определенно, в мире нет ничего отвратительнее и тошнотворнее мужчин.
9
Когда Виноградная Долина осталась далеко позади, путники позволили себе перейти с бега на шаг.
– Скажи, Халфмун, не мог бы ты вести нас к нашей высочайшей цели как-нибудь так, чтобы мы больше не попадали в столь неприятные населенные пункты? – спросил Бальтазар.
– Чтобы в пункты не попадать, нужно не по дороге шпарить, как мы сейчас, а через леса, болота, а еще лучше – через горы маршировать, – вместо Халфмуна ответил Трехручка. – Ты, конечно, как хочешь, но обе мои ноги криком кричат, что за ради удобной ходьбы можно другие неприятности и потерпеть.
– Раньше я всегда полагал птиц существами крайне ограниченной привлекательности – эти перья, клювы, когтистые лапы, дурная манера испражняться на что ни попадя. Но сейчас я начал испытывать определенное уважение к их способности взмывать в воздух и беспечно перелетать к месту назначения, нисколько не беспокоясь о том, каковые особенности присущи проносящимся под ними топографиям, – Силагон запрокинул голову и мечтательно посмотрел на небо. – Истинно говорю вам, умей я летать, то был бы уже во владениях кудесника, дожидаясь вашего скромного прихода, мои пешие друзья.
– Ишь, размечтался, – фыркнул Трехручка. – Ты и пешком-то топаешь, как табуретка колченогая – того и гляди развалишься. Думаешь, махать руками-крыльями легче, чем окорока переставлять?
– Оставлю твое желчное высказывание без комментариев, так как одна суть ясна до полнейшей очевидности – людям летать не дано, стало быть, и рассуждать об этом можно лишь в философском ключе, понимание которого тебе едва ли подвластно, – сказала Бальтазар, одарив Трехручку полным презрения взглядом.