Он входит,
Здесь все ему очень знакомо,
Как будто он в маленьком храме
У самого дома…
И те же иконы,
И так же взирает из ниши
Библейский Амос,
От огненной гибели мир отмоливший…
А где же святой Серафим
И его нарисованный скит?
Художник, наверно, зачем-то унес,
Не зря тут стремянка стоит…
Но это же снится ему…
Наплывают пространства иные…
Он в церкви,
Которую видит впервые.
Беленые стены,
Икон очень мало
И росписей нет…
И все наполняет молочный,
Почти осязаемый свет.
Остаться бы здесь навсегда!
Сиянием этим упиться…
В нем слиты в одно
Торжество и покой!
О если бы в нем раствориться!
Но кто это в правом приделе стоит?
И смотрит любовно, и взглядом ласкает!
До самого сердца тот взгляд проникает,
Безмолвно о стольком ему говорит!
Согбенный священник,
В изношенной рясе,
Истертой едва не до дыр…
– Конечно, я сразу узнал тебя,
Мой поводырь!
В надзвездную высь я с тобой поднимался,
Тобою хранимый,
Ты рядом со мною с тех пор
Всегда пребываешь незримо.
О как же я счастлив!
И старец ему отвечает улыбкой…
Но это же сон!..
И пространство становится зыбким.
Он снова в приделе,
Который он видел вначале,
Вот образ Амоса,
Стремянку, должно быть, убрали…
Он взгляд поднимает и видит —
Склонился над ним
Печальный горбатенький Ангел,
Святой Серафим.
. . . . . . . . . . .
…Проснувшись, глаза открывать он не хочет.
Так жаль расставаться с увиденным ночью.
Душа еще там,
А в уме уже мысли о Ксении.
Да сколько же можно тянуть с предложеньем?
Но птичий трезвон
Уже вытесняется уличным шумом,
Надвинулась явь
С ее распорядком угрюмым.
А вот и квартальный
Вовсю распекает кого-то,
И надо вставать
И готовить бумаги с отчетом.
– Мой свет несказанный!
Опять я с тобою в разлуке…
Линейку и циркуль сжимают
Привычные руки.
Сознанье послушно выводит свои уравненья…
Но то, что руками не схватишь,
Не вычислишь,
То, чему нет и сравненья
Во всей этой жизни вокруг,
Шумящей, кипящей,
Уверенной твердо,
Что только она – настоящая!..
То,
Что всегда остается в душе,
Пускай даже слабым свеченьем,
Таинственной силой опять побеждает
И разума голос, и плоти влеченье.
Княжна ведь не первая женщина в мире,
Которая в нем пробудила желанья.
Приученный к формулам четким,
Он сам не впервые
Вопросы, которые быстро и просто решают другие,
Упрямо пред собственным ставит сознаньем.
Над телом смиренным и бренным
Высокий божественный дух,
По правде сказать, наделен
Весьма относительной властью.
И каждому ясно,
Который из двух
Условия ставит душе,
Диктует желанья и страсти.
Бессмертного света частица
Не в рабстве, конечно,
Но в цепком плену.
Ей только во сне удается
К истокам родным прикоснуться.
Так что же с ней будет,
Когда воедино два тела сольются,