Нет! Бритвой господина Зиглера.
И заставим его их сожрать, - выносил приговор прагматик, чуждый мелких подробностей.
С приправой из его собственного...
Очень медленно, - добавлял любитель наречий.
Да! Пусть прожует хорошенько, - говорил комментатор.
А потом пусть блюет этим, - изрекал богохульник.
Ну, вот еще! Так ему будет только лучше! Надо, чтобы оно осталось у него в животе, - кричал хранитель святынь.
Надо заткнуть ему..., чтобы оно никогда не вышло наружу, преувеличивал наш дальновидный собрат.
Да, - соглашался последователь святого Матфея.
Ничего не выйдет, - говорил обыватель, но его никто не слушал.
Замажем его цементом. И рот заткнем, чтобы он не мог позвать на помощь.
Закупорим ему все дырки! - восклицал мистик.
Китайский цемент это же дерьмо, - делал замечание эксперт.
Тем лучше! Значит, замажем его дерьмом! - снова отзывался мистик в трансе.
Но он же так умрет! - лепетал трус, принимавший себя за Женевскую Конвенцию.
Нет, - отвечал последователь святого Матфея.
Он у нас так легко не отделается.
Надо, чтоб он мучился до конца!
До какого конца? - волновался Женевская Конвенция.
Ну, до обычного конца. Когда мы отпустим его, и он побежит жаловаться мамочке.
Представляю его мамашу, когда она увидит, как мы отделали ее сынка!
Будет знать, как рожать немецких детей!
Хороший немец - это немец, замазанный китайским цементом.
Этот лозунг вызвал бурю восторга.
Ладно. Но сначала надо вырвать ему волосы, брови и ресницы.
И ногти!
Вырвем ему все! - восклицал мистик.
И смешаем с цементом, чтобы было прочнее.
Будет знать!
Такая патетика быстро истощала наш лексикон. А поскольку у нас часто бывали пленники, приходилось проявлять чудеса воображения, чтобы придумать новые, не менее эффектные угрозы.
Нам не хватало частей тела, с таким остервенением мы эксплуатировали свой словарный запас. Лексикографам было чему у нас поучиться.
По-научному это еще называется тестикулы.
Или гонады.
Гонады! Это как гранаты!
Взорвем ему гонады!
Сделаем из них гонадинчики!
Я говорила меньше всех на этом словесном турнире, где слова передавались по эстафете. Я слушала, покоренная красноречием и злой отвагой. Слова летали от одного к другому, как жонглерские шарики, пока какой-нибудь растяпа не запнется. Я предпочитала следить со стороны за словесным калейдоскопом. Сама-то я отваживалась говорить только в одиночестве, когда можно было поиграть словом, подбрасывая его, как тюлень мячик.
Бедный немчик успевал наложить в штаны, пока мы переходили от слов к делу. Он слышал угрожающий смех и словесную перепалку, и зачастую, к нашей великой радости, заливался слезами, когда палачи приближались к нему.