- Ты должна меня любить, потому, что я люблю тебя. Понимаешь?
Мне казалось, что теперь все встало на свои места. Но Елена еще пуще рассмеялась.
Меня это задело.
- Чего ты смеешься?
Она ответила сдержанно, высокомерно и насмешливо:
- Потому что ты глупа.
Так было принято мое первое признание в любви.
Я испытала все сразу: ослепление, любовь, тягу к самопожертвованию и унижение.
Все это я познала в первый же день. И подумала, что между этими четырьмя несчастиями есть связь. Надо было постараться избежать самого первого, но было слишком поздно.
В любом случае у меня не было выбора.
И мне стало жаль себя. Потому что я познала страдание. А оно было крайне неприятным.
Однако, я не сожалела о моей любви к Елене, ни о том, что она жила на этом свете. Нельзя сожалеть о подобном. А если она жила, ее нельзя было не любить.
С первого мгновения моей любви - т.е. с самой первой секунды - я решила, что надо действовать. Эта мысль возникла сама по себе и не покидала меня до конца этой истории.
"Надо что-нибудь совершить.
Потому что я люблю Елену, потому что она самая красивая, потому что на земле есть такое бесподобное существо, и потому, что я его встретила, потому, что, даже если она не знает об этом, - она моя возлюбленная, и надо что-то предпринять.
Что-нибудь грандиозное, великолепное - достойное ее и моей любви.
Убить немца, например. Но мне не дадут этого сделать. Мы всегда отпускаем пленников живыми. Все из-за этих родителей и Женевской Конвенции. Что за фальшивая война!
Нет. Что-нибудь, что я могла бы совершить одна. Что произвело бы на нее впечатление".
Я почувствовала такую безысходность, что у меня подкосились ноги, и я уселась на бетонный пол. Убежденность в собственном бессилии парализовала меня.
Мне хотелось застыть навеки. Я буду неподвижно сидеть на бетоне без пищи и воды до самой смерти. Я быстро умру, и это произведет впечатление на мою любимую.
Нет, так не выйдет. За мной придут, заставят подняться, будут меня кормить насильно через трубку. Взрослые выставят меня на посмешище.
Тогда наоборот. Раз нельзя замереть, буду двигаться, а там посмотрим.
Мне стоило огромных усилий сдвинуть с места свое тело, окаменевшее от страдания.
Я побежала в конюшню и оседлала своего скакуна. Часовые легко пропустили меня. (Беспечность китайских солдат меня всегда удивляла. Меня слегка задевало то, что я не вызываю никаких подозрений. За три года в Сан Ли Тюн меня ни разу не обыскали. Говорю же, в системе был какой-то изъян).
На бульваре Обитаемого Уродства я пустила коня таким бешеным галопом, о каком не слышали за всю историю скачек.