— На кой ляд старик передо мной притворяется, будто не знает?
Вместо ответа Альберт строит неопределенную мину и уносит пепельницу.
Ким взвинченно слоняется по комнате, напевая: «Гори, гори, моя звезда…»; приостанавливается перед одной из картин: «Ну и что в тебе такого особенного, неповторимого? Только имя, друг мой, только имя». Снова неспокойно бродит: «Гори, гори, моя звезда-а…». Достает сигарету, закуривает.
Входит Муза в фартуке и, заметя в руке Кима сигарету, ахает:
— Ты, паршивец, где куришь?!
— Простите, Муза Анатольевна, совершенно машинально, — он поспешно тушит сигарету.
— В любой картинной галерее заплатил бы штраф.
— Заплачу, Муза Анатольевна! — Ким начинает шарить по карманам, разыгрывая испуг человека, обнаружившего, что у него с собой ни гроша.
— Алик у себя?
— Он занят ненадолго. Лучше не беспокоить.
— Я только спрошу, класть лук или нет.
— Не класть! — преграждает ей Ким дорогу. — Если только целиком.
— Почему целиком?
— Потому что резать невозможно, глаза щиплет.
— А и ладно, пускай себе ест без лука! — улыбнувшись, решает Муза и возвращается на кухню.
Альберт появляется очень довольный, с пепельницей и лупой.
— Порядок. Клеймо на месте. «Поставщик Императорского двора» и прочая… Во сколько ты ее ценишь?
— Вещь первоклассная. На аукционе в Цюрихе за нее дали бы столько тысяч фунтов!
— Ха! — Альберт обводит комнату рукой. — Если тут все пересчитать на фунты — пуды получатся. Но, как с горечью подметил поэт: «Ты не в Чикаго, моя дорогая».
С деланно незаинтересованным видом заглядывает Боборыкин:
— Что там у Музы с обедом?
— У Музы полная икебана, — живо отзывается Ким. — Анатолий Кузьмич, сколько стоит этот Фаберже?
Вооружаясь лупой, старик придирчиво осматривает пепельницу со всех сторон.
— Сперва надо покупателя найти, потом рядиться.
— Мне деньги нужны сейчас.
— Если ты встретишь человека, которому деньги сейчас не нужны, подними меня хоть среди ночи, не поленюсь, приеду полюбопытствовать.
У Музы снова кулинарные сомнения.
— Алик, я хотела спросить… — начинает она, но при виде лягушки мгновенно забывает о стряпне. Словно по воздуху, плывет Муза к столу, крепко вытирает руки фартуком и поднимает пепельницу. — Так и думала — Фаберже! Ким, ты принес? Где откопал?
— Ким добрался до наследства петербургской балерины, любовницы великого князя, — говорит Альберт первое, что навернулось на язык.
— Точно. Как войдешь, сразу наискосок. Две старушки-сестрички, балеринины племянницы.
Муза увлечена и не замечает, что они балагурят.
— Продается? — спрашивает она, держа лягушку в ладонях.