«Интересно, – подумал Нерич. – Такого с ним еще не бывало».
– И что же твой Белград там надумал? – спросил гестаповец, выпуская кольца благовонного дыма.
– Прочти сам, – Нерич протянул ему бумагу, испытывая чувство разочарования.
Обермейер небрежно кончиками среднего и указательного пальцев взял бумагу, встряхнул ее, чтобы она развернулась, и, еще не читая, спросил:
– Что же нового может сообщить Белград?
Нерич не спускал глаз с гестаповца. Кривя в улыбке свой крупнозубый рот, Обермейер с брезгливой миной на лице читал депешу.
– Ага, вот оно что… изволят тревожиться, – сказал он и с той же небрежностью бросил бумагу на стол. – Конечно, вовремя исчезнуть – дело большое. Но мне сдается, что ты не слишком рад этому случаю, – сказал он с откровенной иронией.
Нерич чувствовал, как в нем закипает бешенство. В глазах у него потемнело, он схватился за спинку кресла и отчаянным усилием воли заставил себя пожать плечами.
– Я так и думал, – продолжал Обермейер. – Радоваться тут решительно нечему. Вот что я тебе советую: немедленно напиши им ответ. Напиши, что считаешь нецелесообразным покинуть Прагу. Еще рано. Обстановка усложнилась, и ты можешь доставлять самую ценную информацию.
Обермейер снова налег грудью на стол.
– Едва ли они согласятся с этой аргументацией, – хрипло проговорил Нерич.
– А ты попытайся, – посоветовал Обермейер. – Зачем нам гадать на кофейной гуще?
Мориц вооружился лупой и стал внимательно изучать карту.
Белград подтвердил свое распоряжение. Нерич стал готовиться к отъезду. Прежде всего он поехал в Прагу проститься с Боженой. Конечно, она не должна догадываться об истинных причинах его отъезда. Он ни словом не обмолвится о Будапеште. Он покидает Чехословакию потому, что он серб, славянин, и не может встречаться с гитлеровцами. И возвращается на родину, в Белград. Что может быть логичней и ясней?
Подходя к дому Божены, Нерич чувствовал себя во власти самых добрых и хороших чувств. Он давно знал – Божена любит его, а признание в ресторане подтвердило это. Он почти искренне жалел Божену, жалел ее первую девичью влюбленность, которая обещала перерасти в глубокую, самозабвенную любовь. Судьба Божены тревожила его: грозные события надвигались на Прагу. Но чем он мог помочь ей? Он был бессилен. Какую цену имели его сожаления и сочувствия?
Нерич сказал, переступив порог квартиры:
– Родная моя! Завтра утром я уезжаю.
– Уезжаете? – вскрикнула Божена.
С острой жалостью в сердце он видел, как переменилась в лице Божена. Она искала слов и не находила их.
– Я пришел проститься с тобой. – Он обнял ее за плечи и усадил на диван рядом с собою. После объяснения в «Амбаси» он стал говорить Божене «ты». – Я сумел понять тебя, пойми меня и ты. Мне тоже, как и тебе, дорога моя родина, и она меня зовет. Я буду откровенен с тобой до конца. Я считал бы безмерным счастьем, если бы уехал не один.