Обитатели лагеря спали. Во всяком случае, обязаны были спать. Час назад прозвучал сигнал к ночному отдыху, и всякое движение в черте лагеря прекратилось. Только охранники с автоматами в руках расхаживали в строго обозначенных районах своих постов.
В бараке под номером 6 на трехъярусных нарах, сколоченных из необстроганных досок и устланных истертой в труху соломой, лежали заключенные. Лежали вплотную друг к другу, укрывшись жалкими остатками своей верхней одежды; не было ни матрацев, ни одеял, ни подушек.
Только физически сильные люди были еще способны на относительно нормальный сон. На долю остальных выпадало тревожное, чуткое забытье; во сне стонали, выкрикивали проклятия, кого-то упрашивали, о чем-то молили. Даже в забытьи не покидала их действительность каторжного лагерного дня, некоторые и вовсе не спали. Среди приглушенных вздохов и стонов осторожно переговаривались. В глубине барака, в самом его темном углу, кто-то говорил:
– Теперь перечисли мне все дни недели!
Негромкий голос старательно перечислял:
– Неделе, понделек, утерек, стришеж, чтвртек, патек, собота…
– Здорово, Максим! Честное слово, здорово! – в восторге отозвался первый. – Из тебя, как я вижу, выйдет толк.
– Дай бог, как кажут украинцы, нашему теляти вовка зъисты, – скромно ответил на похвалу Максим.
Учитель, Антонин Слива, рассмеялся.
– Ну, с тебя на сегодня хватит, – сказал он. – Теперь примусь за Константина.
– Хватит так хватит, – согласился Максим, лег на спину и подсунул под голову сильную, обнаженную по локоть руку.
Второй русский, кого Антонин назвал Константином, лежал у стены. Он приподнялся, оперся на локоть и вынул изо рта соломинку.
– Готов к испытанию, – сказал он.
– Давай так, – начал Слива. – Ты говори со мной по-чешски, а я буду отвечать тоже по-чешски и поправлять там, где ты оступишься.
Урок возобновился…
Пять лет прошло с тех пор, как томятся в концентрационных лагерях подполковник Иржи Мрачек и его бывший ординарец Антонин Слива, схваченный в Праге в марте тридцать девятого года.
Тяжелые годы. Десятки тысяч невинных людей, изнуренных непосильным трудом, замученных зверскими побоями и жестокими пытками, умерли на их глазах. Бывали дни, когда Мрачек и Слива падали духом, теряли веру в себя, в людей, – и все-таки выдержали, выстояли, прокалились в огне страдания. Антонин возмужал, в характере его появились новые черты: он стал сдержаннее и спокойнее, посуровел, научился рассчитывать каждый свой шаг, каждое слово.
Мрачек изменился еще решительней, еще резче. Всенародная борьба против фашизма – вот чем жил теперь он и что давало ему силы жить.