– Водка – наистрашное зло, – начал горбун, беря бутылку, – страшнее и нет ничего… Со знакомством! – объявил он, обращаясь к гостям и поднимая рюмку.
Матрена Силантьевна умело опрокинула содержимое рюмки, крякнула по-мужски, рассмеялась:
– Так-то лучше! – и принялась за еду.
Горбун говорил громко. По тому, что он часто употреблял выражения вроде: «это отнесем в дебет», «сальдо сюда, с ним после разберемся», «получите по аккредитиву», «подведем баланс», – можно было судить, что по профессии он бухгалтер или экономист.
– Ну как, разобрал, что пил? – спросил горбун Тряскина после очередной рюмки.
Тот отрицательно покачал головой.
– А она тебя разобрала? – закатился горбун булькающим смешком.
– Разобрала, – сокрушенно ответил Тряскин.
Матрена Силантьевна заколыхалась и раскатисто захохотала. От выпитой водки она раскраснелась и стала как будто еще толще. Взяв со стола пустой графин, Тряскина вышла в соседнюю комнату. Оттуда раздались звуки вальса. Это Матрена Силантьевна завела патефон и, появившись в дверях, объявила, хлопнув в ладоши:
– А ну, гости, плясать!
– Пойдемте? – пригласила Варвара Карповна Никиту Родионовича, привстав со стула.
– Не танцую.
– Совсем?
– Совсем.
– Как жаль! Ну, ничего, – успокоила она Ожогина, – со временем я вас выучу. Приличный мужчина обязательно должен танцевать.
– А вас, Варвара Карповна, – язвительно заметил горбун, – выучил танцевать обер-лейтенант Родэ? А?
– Кто такой Родэ? – поинтересовался Никита Родионович.
– А вы его не знаете?
Ожогин отрицательно покачал головой.
Варвара Карповна объяснила:
– Родэ – следователь гестапо, пользующийся большим расположением самого начальника гестапо Гунке. Гунке – замечательный человек, а вот Родэ… Родэ – это…
Опьяневший горбун вдруг расхохотался и погрозил пальцем Ожогину:
– Вы думаете, я вас не узнал? И вас тоже? – он сделал кивок в сторону Грязнова. – Обоих узнал, как вы только вошли… Господа! – обратился он ко всем. – Эти джентльмены предали меня. Да! Буквально-таки предали и отдали с рук в руки гестаповцам. (Все с недоумением и любопытством посмотрели на Ожогина и Грязнова.) Своя своих не познаша, как говорит древняя славянская пословица. А вы, конечно, удивились, встретив меня здесь? Думали, что я и вправду коммунист?
– Я и не подозревал, что это вы, – нашелся Ожогин.
– И я бы никогда не подумал, – добавил Грязнов, понявший тактику друга.
– Это возможно. Мне тогда так обработали физиономию, что, взглянув в зеркало, я сам испугался. Но я вас запомнил.
– В чем дело? Что произошло? – раздались голоса.
Горбун добросовестно рассказал обо всем случившемся.