– Гм… Здается мени…
– Прощайте, Захар Семенович.
– Трохи того… Який ще параграхв?
– Будто не знаете, – сказал Савка бойко. – Приказано срочно секретно мобилизовать в шахтах всех коней. В три дня!
– Кем приказано?
– А центральным штабом… то есть начальником… командующим… Сергеем Лазо.
Прищепа гмыкнул и по солдатской привычке расправил рубаху под поясом. Имя таежного полководца, жившего где-то в хребтах, в шалаше из корья, тайного руководителя всех партизанских отрядов, внушало доверие.
– Брешешь…
– А это что? Нате, читайте.
Савка достал из жестяной табачницы бумажку и помахал ею перед носом упрямца.
Прищепа забеспокоился. Бумага была форменная: отбитая на машинке, с квадратным штампом и печатью.
– Черты його батька! – сказал он, смутившись. – Бач, якое дило… Очки-то у меня на-гора.
И Прищепа сокрушенно хлопнул себя по карманам, ни за что не желая признаться в неграмотности.
– Мое дело передать… хотя могу и прочесть.
Не ожидая согласия, Савка торжественно начал:
– «Срочно. Секретно. Именем Дальневосточной республики. По пункту шестнадцать, параграфу семь…» Вы слышите, дядя Захар? Тут специальный параграф…
– Чую, – сказал Прищепа, насупившись.
– «…приказываю Прищепе Захару Семеновичу выдать отряду…» Тут неразборчиво… «отряду, по случаю фактической необходимости государства, всех коней, в количестве семнадцати голов, а также овес».
Савка покосился на озадаченного Прищепу и добавил:
– «…всякие саботажники и дезертиры приводятся в исполнение трибуналом на месте…» Подпись… штабная печать.
Прищепа был подавлен, побежден спокойствием Савки и решительным тоном приказа. Ворча, он подвел к стволу сонного толстого Трубача, расправил под брюхом брезент и застегнул ремни.
– Нехай буде так, – сказал он грустно, – коням на волю, мени у каземат…
Партизаны молча стояли возле бревенчатого барьера, следя за вертикальной струйкой каната. Разрушенный взрывом подъемник бездействовал, всю добычу выдавали лебедкой. Две заморенные лошади шли по деревянному кругу, с натугой наматывая на барабан стальной трос. В предрассветной тишине мягко стучали по измочаленным бревнам копыта да щелкал, задевая шестеренку, зуб стопора.
Первым подняли Трубача. Желая спасти глаза лошади от резкого света, старательный Савка еще внизу надел ей на голову два мучных мешка и этим едва не задушил Трубача. Выгнувшись дугой, вытянув в мучительном напряжении шею, конь казался окаменевшим, но как только ноги его коснулись земли и отвалился от брюха брезент, Трубач легко вскинулся на дыбы и, храпя, пошел на Лисицу. А когда сорвали мешок и прямо в жадные ноздри коня ударило запахом майских трав, Трубач вздрогнул, поднял голову и заржал – должно быть, впервые за все время невеселой подземной жизни – заливисто, трепетно, звонко, точно баловень стригунок. И сразу тем, кто стоял под навесом, и тем, кто лежал за насыпью в мокрой траве, стало спокойнее, веселее и легче – столько силы и радости было в долгом ржании коня.